Чего в первую очередь ожидают от критика, работающего в периодическом издании? Вердикта, то есть рекомендации, то есть совета. Мол, эта книжка хорошая, скорее ее читайте. А эта — плохая, не стоит тратить на нее время. И как же трудно соответствовать таким ожиданиям! Вот, например, про роман Сергея Болмата "Близкие люди" — если положа руку на сердце — надо было бы сказать, что ничего у автора не получилось, что заявленная сногсшибательная интрига теряется в укрупненных донельзя деталях, что нарочито кинематографическая конструкция работает не на повествование, а против него. Вроде бы выходит — не читайте. Хотя на самом деле — вполне можно прочесть.
На обратной стороне обложки роман Болмата отрекомендован как "остроумный евророман". "Близкие люди" и есть евророман — по аналогии с евроремонтом. Внешне все как в лучших домах, ванная — ну прямо как в пятизвездной гостинице, но на материалах вообще-то сэкономили.
Начинается в этом тексте все исключительно многообещающе: европейский (то есть немецкий — Сергей Болмат с 1998 года живет в Германии) город, вроде бы ординарная, но не без сумасшедшинки семья и тонна кокаина, расфасованная в кофейные жестянки и оставленная на хранение под видом стратегического запаса этого бодрящего напитка. Комплект дополняют многозначительные герои: юная девушка, делающая выписки из святой Терезы Авильской; красивый негр по имени Богдан — глава либертарианской партии, цитирующий Ортегу-и-Гасета; роковая русская женщина Лиза, цитирующая Зинаиду Гиппиус. Это все плюс международные террористы, наркодилеры, двойные агенты, служители малопонятных культов и совсем мимолетные действующие лица, награжденные запоминающимися именами вроде Гитлер Вонг и Караджич, вертится вокруг главного героя — простого немецкого бухгалтера Феликса, который наблюдает весь вышеописанный беспредел незамутненным взглядом невинности.
Этот самый Феликс — единственное, что Болмату удалось. В том смысле, что самая членораздельная вещь, которую ему удалось сказать в этом переполненном словами тексте,— это то, что такая скучная нормальность — любовь к жене, желание иметь с ней ребенка и хорошенький загородный домик — и может противостоять безумию мира. Каковое безумие предъявлено в "Близких людях" со всеми возможностями большого экрана.
Вообще, очевидная киношность романа Болмата скорее досаждает, чем радует. Автор самозабвенно и демонстративно занимается монтажом, указывает места склеек и укрупнений плана, а то, что получается, в результате похоже не на скроенную таким образом литературу, а на не совсем профессиональную кинозаготовку. Что жалко, потому что вообще-то Сергей Болмат умеет писать очень хорошо — и практически каждый рассказ выпущенного им всего три года назад сборника это его умение демонстрировал. Да вообще-то и "Близкие люди" — если приглядеться, вернее, вчитаться — хорошо написаны, только приключения слов и мыслей тут оказались затоптаны просто приключениями, вернее, какими-то казусами и штучками, а все это вместе потонуло в бесконечном стремлении визуализации происходящего. Ну и вот, мы видим — прямо глазами видим — как главный герой (этот самый положительный Феликс) танцует у себя на кухне: "Неторопливо, выбрасывая иногда в воздух то одну руку, то другую и делая время от времени замысловатые па... Он возводил глаза к потолку и что-то неслышно пел. Со стороны движения его напоминали судорогу задумчивого инвалида. Черный его силуэт отчетливо выделялся на фоне балконной двери, и отражение этого силуэта плавало туда-сюда в расплывчатой пучине кафельного пола". И зачем? Зачем нам это отражение в расплывчатой пучине, зачем все эти картинки, если в результате они складываются в не очень уклюжую мозаику, безвозвратно рассыпающуюся с окончанием книги?
В общем-то незачем. Хотя прочесть все-таки можно. Все-таки целая тонна кокаина, юная девушка — поклонница не только Терезы Авильской, но и Сержа Гинсбура, красивый негр — практикующий либертарианец, совсем роковая русская женщина, международные террористы, наркодилеры, двойные агенты, служители культов, пытки и взрывы плюс временные петли, легкая фантасмагория и намеки на умное. Сказать, что оторваться невозможно, не могу, но временами — вполне увлекательно. Так почему же не прочесть.
М.: АСТ, 2007
Союз еврейских полисменов
Майкл ЧабонСПб.: Амфора, 2008
Американца Майкла Чабона (он на самом деле Шейбон, но русские переводчики узнали об этом слишком поздно) соотечественники любят прежде всего за умение создавать новую географию и рассказывать легенды. Вспомнить хотя бы самый известный его роман "Приключения Кавалера и Клея": историю еврея, бежавшего от холокоста и ставшего автором комиксового еврейского супергероя-спасителя Эскаписта — Пулитцеровская премия 2001 года. Его последний роман, детектив "Союз еврейских полисменов", вышел в свет в мае 2007-го, сразу выскочив на второе место в списке бестселлеров New York Times и продержавшись в этом списке шесть достойных недель. Это серьезный труд: не столько детектив, сколько альтернативная история всего европейского еврейства.
В этой истории не случилось холокоста, как не случилось и государства Израиль. Гитлеровская армия покорила Советский Союз в 1942-м, сама была побеждена американцами в 1948-м. В том же 1948-м американское правительство выделяет европейским евреям город Ситка в штате Аляска в аренду на 60 лет. Здесь совсем не в моде ортодоксальный иудаизм, все говорят на идише и занимаются в общем-то вещами, к которым приучены столетиями: играют в шахматы, бряцают на пианино, продают воздух. 1 января 2008 года аренда заканчивается: ровно перед этой датой детектив Меир Ландсман расследует убийство безвестного героинщика, застреленного в отеле над шахматной доской с неоконченной партией.
Мрачный и печальный город Ситка, по которому Ландсман шатается в вечных сумерках, приправляя еврейскую тоску веселыми прибаутками на идише и стаканами сливовицы — отличный фон для большой истории. Что у Чабона действительно интересно, так это воссозданный им уже не существующий мир еврейских местечек. Придуманный Чабоном идиш-английский тянет за собой утерянную еврейскую культуру, с ее культом жалобы, шахматными гениями, печальными вечерами и ожиданием Мессии, которым вполне может оказаться даже тот самый прибитый в отеле героинщик. На русском языке от всего этого великолепия — слабая тень, но и не очень понятно, насколько Чабона вообще можно переводить. Остается только история — справедливости ради, надо сказать, что она тоже ничего.
Василий Ерну
М.: Ad Marginem, 2008
Про Василия Ерну, румынского писателя, в начале 1990-х эмигрировавшего из развалившегося СССР, никто ничего не знал, пока в издательстве Ad Marginem не вышла его маленькая книжка эссе "Рожденный в СССР". На книжку сразу набросились читатели и рецензенты — с недавних пор любая книга про СССР вызывает у читающей публики нешуточный аппетит. Но хотя в предисловии автор пишет очень много умных слов, называя свой труд "археологией повседневной жизни в Советском Союзе", "genius eclecticus о homo soveticus", на русский все это переводится просто: собрание смешных и забавных фактов о "совке", рассчитанное скорее на людей, которые в этой стране никогда не жили.
На самом деле у этой книги вполне могло бы и не быть автора. Кусочки пазла, который собирает Ерну, неизменно возникают в любой ностальгической беседе о СССР: Штирлиц, Ленин, КВН, Первомай, пионеры-герои и секс, которого не было. Тут самое время вспомнить о том, какую безумную популярность получило еще пару лет назад в интернете сообщество людей, родившихся в 1970-х--самом начале 1980-х годов. Забыв о семье и работе, здесь увлеченно обсуждали размер ушей Чебурашки, детские мультики и передачи "Что? Где? Когда?". И играли в любимую игру — 100 пунктов, по которым можно распознать человека, успевшего пожить в СССР. Ерну, кстати, тоже в нее играет, только пунктов насчитывает 50. Некоторые совпадают, например "наши всегда выигрывают в хоккей". Или "самый запретный фильм — "Эммануэль". Там показывают та-а-а-кие вещи".
Можно вспомнить еще и самый популярный румынский текст последних лет пяти — автобиографическую драму Николетты Есиненку "Fuck You Eu.ro.pa", выдержавшую какое-то рекордное число постановок. Яростный моноспектакль, в котором главная героиня изливается желчью в адрес почившего СССР, одновременно ностальгически вспоминая пионерские галстучки. Это то же поколение, что и Ерну: рожденные в конце 1970-х, посвященные в пионеры, но не заставшие комсомол. В ностальгической дымке страна, о который пишут молодые авторы, кажется немного придуманной, никогда не существовавшей. В этом, наверное, и смысл — задним числом задать координаты "самого большого утопического проекта современности".