После объявления о грядущих выплатах материнского капитала рождаемость в РФ начала резко расти. Но при этом численность экономически активного населения продолжает сокращаться. Как выяснил корреспондент "Власти" Кирилл Новиков, в России стихийные процессы роста или сокращения рождаемости переломить мерами свыше не удавалось еще никогда.
"В 2000 году население России достигнет почти 400 мил."
В России вопрос регулирования семейных отношений вообще и рождаемости в частности долгое время оставался целиком в ведении церкви. Особых мер по стимулированию рождаемости при этом не было, поскольку рождаемость и так была высокой. Искусственное прерывание беременности, конечно, осуждалось, но женщине, которая "проказит отроча в себе", обычно полагалась всего лишь епитимья, то есть церковное наказание, выражавшееся в постах и молитвах. Об этом, в частности, свидетельствует произведение новгородского монаха XII века Кирика, в котором он вопрошает у епископа Нифонта, как следует наказывать женщин, занимавшихся тяжелым физическим трудом во время беременности и тем самым спровоцировавших выкидыш: "Аще жены делаюче что-либо страду и вережаются и изметают?". Епископ отвечал: "Аже не зельем вережают, нету за это эпитимья", то есть, за аборт с помощью "зелья" полагалось взыскание, а за прерывание беременности путем поднятия тяжестей — нет.
В дальнейшем закон становился более суровым к абортам. Так в Уголовном кодексе 1832 года аборт приравнивался к убийству, в Уложении о наказаниях 1885 года за это полагалось четыре-пять лет каторжных работ с лишением всех прав состояния, а в Уголовном уложении 1903 года женщина наказывалась тюремным сроком до трех лет, а врач — до шести лет. Вместе с тем государственная политика по отношению к абортам была продиктована не демографическими соображениями, а скорее соображениями христианской морали. И действительно, проблема депопуляции России XIX века явно не угрожала. В те времена средняя русская женщина за свою жизнь рожала от семи до девяти раз, что значительно превышало европейские показатели. Смертность, правда, тоже была выше европейской, но все же в конце XIX века население страны росло приблизительно на 1,5 млн в год.
Страх перед перенаселением, чреватым голодом, преследовал и несведущих в демографии крестьян, и некоторых представителей образованных сословий, которые черпали свои суждения из работ Томаса Мальтуса, считавшего проблему лишних ртов главным бичом человеческого рода. О подобных настроениях свидетельствовал, в частности, русский юрист Владимир Милютин, писавший в 1847 году:
"В последнее время предложены были... средства для противодействия развитию народонаселения... Некоторые из них до невероятности нелепы, как, например, предложение употреблять при удовлетворении чувственных наклонностей известное средство, предупреждающее рождение детей, или предложение одного доктора извлекать посредством инструмента, устроенного ad hoc (здесь — "в положенном месте".— "Власть"), зародыш прежде его рождения. Другие средства не столь возмутительны, но также чрезвычайно странны... Предлагают употреблять предосторожность... действенность которой подвергается многими сомнению, именно воздерживаться от половых сношений в продолжении одной или двух недель, предшествующих и следующих за периодическими болезнями женщины, на том основании, будто только в эти эпохи женщины бывают способны к воспроизведению".
И все же проблема перенаселения существовала, и к концу XIX века игнорировать ее было уже невозможно. Это было так называемое аграрное перенаселение, когда сельское хозяйство не могло трудоустроить жителей сел. Если в 1900 году избыточное деревенское население составляло порядка 23 млн человек, к 1913 году оно выросло до 32 млн человек.
Власть пыталась бороться с перенаселением, но только не методами регулирования рождаемости, а путем колонизации, перемещая населения из центральных районов страны на окраины, прежде всего в Сибирь и на Дальний Восток. Об этом, в частности, говорил в 1900 году военный министр Алексей Куропаткин:
"Необходимо помнить, что в 2000 году население России достигнет почти 400 мил. Надо уже теперь начать подготовлять свободные земли в Сибири, по крайней мере, для четвертой части этой цифры".
В том же ключе рассуждал и Столыпин, организовавший переселение крестьян в Сибирь с тем, чтобы ослабить аграрное перенаселение в центральных губерниях. При этом власть не собиралась разрешать аборты или же просвещать крестьян по вопросам планирования семьи.
"Не важно, продается ли женщина одному мужчине или многим сразу"
Между тем те, кого было принято называть "прогрессивной общественностью", активно ратовали за разрешение абортов. Так в 1913 году на XII Пироговском съезде врачи приняли резолюцию, согласно которой "уголовное преследование матери за искусственный выкидыш никогда не должно иметь места". Однако врачей при этом совершенно не беспокоили демографические последствия такого шага, ведь население продолжало стремительно расти.
Крепнувшее в те годы движение за права женщин тоже не фокусировалось на вопросах прироста народонаселения. В начале ХХ века кипели споры вокруг предоставления женщинам гражданских прав, допуска их на государственные должности, освобождения их от "домашнего рабства", и многие полагали, что как только будут решены основные социальные проблемы современности, демографические проблемы перестанут существовать. Так один общественный деятель писал в 1914 году: "Дайте женщине равное с мужчиной положение в обществе, повысьте уважение к ее личности, уничтожьте презрение к внебрачной матери и ее детям, создайте условия, обеспечивающие существование всех рождающихся детей, признайте право на материнство и охраняйте его, воспитайте в подрастающих поколениях чувство уважения к институту материнства, обеспечьте каждую мать на время беременности и кормления ребенка — и не будет никакой надобности в уголовной репрессии для сохранения прироста населения и общественной нравственности".
Подобных взглядов придерживались и большевики, у которых хватало благих намерений по части охраны материнства и детства. Так, уже в ноябре 1917 года был создан наркомат государственного призрения, в задачи которого входила забота о матерях, а в декабре того же года была создана специальная коллегия во главе с Александрой Коллонтай, в задачи которой входила "разработка вопроса о проведении неотложных мероприятий по охране и обеспечению материнства как социальной функции женщины и по охране младенчества как прямой обязанности государства". Коллегия сразу же образовала отдел по охране материнства и младенчества, который должен был защищать интересы беременных и только что родивших. Вскоре наркомат госпризрения передал в ведение отдела все учреждения страны, имеющие отношение к охране женщин и детей, дабы "составить неразрывную цепь с учреждениями, обслуживающими женщину во время беременности и кормления ребенка грудью; принимать от них и продолжать выполнение одной общей государственной задачи — создания сильных духом и физически граждан".
Однако главную свою задачу эти структуры видели не в том, чтобы изменить уровень рождаемости, а в том, чтобы привлечь "товарищей-женщин" на сторону большевиков. Предполагалось также, что социальная поддержка рожениц позволит оторвать женщину от патриархальной семьи и превратит ее тем самым в члена нового социалистического общества. Семья же, с точки зрения некоторых партийцев, включая Коллонтай, стояла на пути прогресса уже оттого, что в ней четко фиксировались социальные роли мужчины и женщины. Новая же власть ратовала за равенство полов уже потому, что хотела использовать женский труд. Так в годы военного коммунизма трудовая повинность была распространена на "равноправных" женщин. Коллонтай в связи с этим писала:
"Совсем не важно, продается ли женщина одному мужчине или многим сразу, является ли она профессиональной проституткой, живущей не на свой полезный труд, а на продажу своих ласк законному мужу или приходящим сменяющимся клиентам, покупателям женского тела. Все женщины-дезертирки труда, не участвующие в трудовой повинности... подлежат на равных основаниях с проститутками принудительной трудовой повинности. И тут мы не можем делать разницы между проституткой или наизаконнейшей женой, живущей на содержании своего супруга, кто бы ни был ее супруг, хотя бы и сам "комиссар"... С точки зрения трудового коллектива осуждению подлежит женщина не за то, что она продает многим свое тело, а за то, что она наравне с законными, но не трудящимися женами не делает полезной работы на коллектив".
Таким образом, после 1917 года власть начала оказывать социальную поддержку матерям, но при этом старалась разрушить патриархальную семью как пережиток старого строя. Соотношение между числом родившихся и умерших в ту пору мало кого волновало, поскольку казалось, что демографические потери мировой и гражданской войн будут вскоре восстановлены естественным путем.
Кроме того, власть могла ожидать, что меры, принимаемые отделом охраны материнства и младенчества, принесут должные результаты. И действительно, к 1920-му году отделом было открыто 567 яслей, 108 домов матери и ребенка, 197 консультаций, 108 молочных кухонь, 267 приютов для грудных детей и домов ребенка и т. п. Успехи действительно имели место, причем положительной тенденции не могло переломить даже разрешение абортов в 1920 году. По крайней мере, статистические данные, которыми в 1925 году отчитывалась глава отдела В. П. Лебедева, внушали оптимизм. Троцкий, заслушав ее доклад, буквально ликовал:
"Товарищи, наибольшее внимание... обратила таблица, заключающаяся в тезисах тов. Лебедевой о смертности младенцев. Она меня поразила. Вы, вероятно, уже говорили об этом вопросе здесь более конкретно, но я, рискуя повторять то, что уже говорилось, все же на этом должен остановиться. Здесь дана таблица, сравнивающая смертность младенцев в возрасте до одного года за 1913 г. и 1923 г. Верна ли эта таблица? — вот первый вопрос, который я себе ставлю и ставлю другим. Верна ли она?.. Оказывается, что смертность младенцев до года в 1913 году была во Владимирской губернии 29%, теперь — 17,5%, по Московской губернии была почти 28%, теперь — около 14%. Верно это или неверно?"
Даже если отчетность была завышена, бить тревогу было явно преждевременно, потому что демографическая ситуация не внушала серьезных опасений. С одной стороны, в 1920-е годы средняя крестьянская семья состояла из пяти человек. Это было несколько меньше, чем при старом режиме, но прирост населения обеспечивало. С другой стороны, проблема аграрного перенаселения до некоторой степени утратила свою остроту, ведь потери от войн и революций исчислялись миллионами, а гибли в основном крестьяне. Однако вскоре власти пришлось серьезно озаботиться демографическим вопросом, потому что людей стало катастрофически не хватать.
"Сталин ответил, что сам знает, какую цифру ему называть"
С 1929 года страна начинала жить по новым правилам. Всеобщая коллективизация и ускоренная индустриализация обернулись репрессиями и голодом, что не могло не сказаться на демографической ситуации в стране. Сталин, правда, утверждал с трибуны, что "население стало размножаться быстрее, чем в старые времена", а на XVII съезде партии в 1934 году даже заявил, что население страны составляет 168 млн человек, а к 1937 году достигнет 180 млн. Но меры уже начали приниматься. Для начала аборт сделали платным — по 50 рублей за операцию. При том, что средняя зарплата в стране была на уровне 80-100 рублей. Затем, 27 мая 1936 года было принято постановление "О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении государственной помощи многосемейным, расширении сети родильных домов, детских яслей и детских садов, усилении уголовного наказания за неплатеж алиментов и о некоторых изменениях в законодательстве о разводах". Все меры, перечисленные в названии документа, имели одну и ту же цель — стимулировать рождаемость, дабы восполнить убыль населения. Официальная пропаганда начала разъяснять населению, что никаких личных интересов у него больше нет, а деторождение является чем-то вроде государственной повинности:
"Аборт — это злое наследие того порядка, когда человек жил узколичными интересами, а не жизнью коллектива... В нашей жизни не может быть разрыва между личным и общественным. У нас даже такие, казалось бы, интимные вопросы, как семья, как рождение детей, из личных становятся общественными. Советская женщина уравнена в правах с мужчиной. Для нее открыты двери во все отрасли труда. Но наша советская женщина не освобождена от той великой и почетной обязанности, которой наделила ее природа: она мать, она родит. И это, бесспорно, дело большой общественной значимости".
Сразу же появились победные заявления, что рождаемость пошла в гору. В частности, "Известия" сообщали, что "после вступления в силу Указа о запрещении абортов количество новорожденных в Москве достигло 10 тысяч в месяц, то есть увеличилось на 65% сравнительно с предшествующим периодом".
В действительности все было несколько хуже. Один из репрессированных статистиков, замначальника одного из отделов Центрального управления народнохозяйственного учета (ЦУНХУ) Госплана СССР Михаил Курман вспоминал:
"Последние более или менее известные данные о численности населения СССР относятся к концу 1931 года. Что же касается двух последующих лет,1932 и 1933, то для них был характерен очень большой неурожай на значительной территории Советского Союза — на Украине, в Центральной Черноземной области, на Кубани, в Поволжье. В результате естественный прирост за эти годы был крайне мал, а в отдельных случаях оказался даже отрицательным. В таких условиях мы в тогдашнем ЦУХНУ закрыли все данные о населении, объявили их запретными. Последняя цифра, которая была опубликована, относится к 1 января 1933 года. После этого никаких данных не публиковали, но для себя вели счет. Каково же было наше удивление, когда на XVII съезде партии Сталиным была названа цифра населения, которая расходилась в сторону завышения против нашего исчисления миллионов на восемь. По моему настоянию, тогдашний начальник отдела статистики населения и здравоохранения венгерский эмигрант Сикра обратился к тогдашнему начальнику ЦУНХУ Осинскому с вопросом, откуда Сталин взял цифру населения, названную на съезде. Мне потом говорили, что Осинский имел разговор со Сталиным на эту тему, и Сталин ответил, что сам знает, какую цифру ему называть".
Не успели новые демографические законы дать положительный результат, как началась война, и власти пришлось вновь ломать голову над тем, как восполнить человеческие потери. В 1944 году было решено не только увеличить материальную помощь матерям, многие из которых по понятным причинам в то время оставались без мужей, но и поднять престиж материнства и в особенности многодетности. 8 июля 1944 года был принят указ Президиума Верховного совета СССР "Об увеличении государственной помощи беременным женщинам, многодетным и одиноким матерям, усилении охраны материнства и детства, об установлении почетного звания "Мать-героиня", учреждении ордена "Материнская слава" и медали "Медаль материнства"". Введение новой государственной награды решили отметить с подобающим пропагандистским размахом. На роль первой матери-героини хотели подобрать коммунистку, но таковой не нашлось, и пришлось остановиться на беспартийной Анне Алексахиной, у которой из двенадцати детей восемь ушли на фронт, а четверо уже погибли. Когда в барак, в котором проживала героиня, пожаловало московское начальство, ей из райкома была срочно завезена мебель. Когда начальство уехало, мебель немедленно забрали. Однако награждение Алексахиной все-таки состоялось, а вслед за ней последовали и другие награждения.
Но главным в указе от 1944 года было не учреждение орденов и медалей, а усложнение процедуры развода. Если раньше брак можно было расторгнуть, подав заявление в ЗАГС, то теперь развестись можно было лишь по решению суда. Меры правительства, направленные на запрещение абортов и затруднение разводов, поначалу казались весьма успешными. Так, в 1937-1938 годах число абортов резко сократилось, что не удивительно, ведь в те годы нарушать распоряжения властей никому не хотелось. Затем начался быстрый и уверенный рост числа криминальных абортов, часто заканчивавшихся гибелью женщины. То же самое произошло и с разводами. В 1945 году в стране было всего 3840 разводов — почти в десять раз меньше, чем в 1944 году до известного указа. Однако вслед за этим число разводов стало неуклонно расти, причем многие пары стали расходиться без каких-либо официальных процедур.
"Я не машина выпускать в год по двое детей"
С приходом к власти Хрущева ситуация в стране стала быстро меняться. Уже в 1954 году была отменена уголовная ответственность для женщин за аборты, а в 1955 году за это перестали сажать и врачей. Отчасти такие послабления были вызваны желанием Хрущева уйти от крайностей прежнего режима, отчасти дело было в активной позиции нового министра здравоохранения Марии Ковригиной, которая буквально лоббировала разрешение абортов. Ковригина била тревогу по поводу растущего числа криминальных абортов, многие из которых кончаются весьма трагически. В качестве доказательств она приводила письма от советских гражданок, которые буквально умоляли разрешить избавиться от нежелательной беременности законным образом: "Убедительно прошу разрешить районной больнице произвести мне медицинский аборт. Абортная комиссия при женской консультации не определила меня достаточно больной для этой операции и принудила рожать. Я уже жалею, что у меня нет хронической болезни. Сейчас моей беременности пять недель. А у меня уже пятеро детей. Младшим девочкам полгода, старшему сыну 7 лет, среднему 5 лет, дочке 4 года. В браке состою уже восемь лет. Я устала рожать, я надорвусь! Муж мне не помогает, нянек у нас нет. Прошу дать ответ незамедлительно, потому что иначе аборт будет делать поздно или я сама его себе сделаю. Тогда дети мои могут остаться сиротами", "Я устала, мне нужно хоть немного отдохнуть, ведь я не машина выпускать в год по двое детей" и т. п. В итоге в 1955 году запрет на аборты был отменен, что повело к быстрому росту их количества, но одновременно сократило смертность среди женщин.
Между тем начиная с 1970-х годов специалисты заговорили о диспропорциях в демографическом развитии страны. Проблема заключалась в том, что в европейской части СССР темп прироста населения постоянно снижался, а в азиатских республиках постоянно рос. Советские демографы регулярно давали гневные отповеди своим "буржуазным" коллегам, которые говорили о "проблеме 50%", то есть о том времени, когда численность славянского населения СССР окажется ниже численности неславянского. Однако исследования самих советских демографов говорили о том, что зарубежные специалисты во многом правы. В частности, исследования, проводившиеся в конце 1960-х годов, говорили о том, что на западе страны семьи готовы сознательно ограничивать число детей, а на востоке — нет.
В 1972 году ученые опросили 347 314 советских женщин, задав единственный вопрос: "Сколько детей всего собираетесь иметь?". Оказалось, что латышки в среднем хотят завести 1,99 ребенка, русские — 2,00, украинки — 2,08, а узбечки — 6,26. Отдельное исследование в Узбекистане показало, что названные цифры для местных женщин не предел: "среди ответивших женщин 40,1% назвали конкретное количество детей, которые они предполагают иметь, остальные 59,9% давали неопределенные ответы: "Сколько бог даст", "Сколько будет", "Не знаю"".
В то же время в центральной России ситуация была совершенно другой. В 1981 году авторитетный демограф Александр Кваша писал:
"С позиций семьи, во всяком случае малодетной, "чисто экономическая" ценность детей в настоящее время практически отсутствует. Дети не являются кормильцами родителей в старости, что было в прошлом весьма важной их функцией... Сейчас эти функции в основном берет на себя общество... В то же время в условиях социализма родители не передают свое "дело", капитал; само понятие "наследник" у нас значительно изменилось. Эти и некоторые другие факторы ведут к тому, что прямая экономическая заинтересованность семьи в детях сейчас в отличие от прошлого отсутствует или очень сильно ослабла".
При этом экономические интересы государства порой входили в прямое противоречие с демографическими. Тот же Кваша писал о "текстильных городках", "где с позиций сиюминутных интересов производства половая структура населения (преобладание женщин) вполне приемлема, но с позиций более широких, социальных целей оставляет желать лучшего".
Государство вполне осознавало наметившиеся проблемы и пыталось их решать. В 1976 году случилось небывалое — о демографической ситуации заговорили с трибуны XXV съезда КПСС, где прямо указывалось, что "из поля зрения советских ученых не должны выпадать обострившиеся в последнее время проблемы окружающей среды и народонаселения". Государство вводило программы, которые должны были придать деторождению хоть какую-нибудь "экономическую ценность". Так, если в 1970 году в бюджет были заложены расходы на пособия по беременности, рождению и уходу за ребенком в размере 1301 млн руб., то в 1979 году эта сумма достигла 2603 млн руб. Еще больше выросли расходы на ясли, детские сады и детские дома — с 4298 млн руб. в начале 1970-х годов до 6911 млн руб.— в конце.
Также была создана система, при которой семья наделялась жильем в зависимости от количества детей и даже их пола. Семья с двумя разнополыми детьми, например, могла рассчитывать на трехкомнатную квартиру, а семья, в которой родилось два сына или две дочери — только на двухкомнатную. Так что многие советские семьи с одним ребенком взялись за дело, чтобы улучшить жилищные условия. При этом, правда, потом нередко оказывалось, что заботу о детях, рожденных исключительно ради третьей комнаты, родители пытались спихнуть на государство. А вскоре эффект от этого мероприятия и вовсе сошел на нет, поскольку бездетной "лимитчице" было гораздо легче найти работу и жилье, чем многодетной матери, а дать хорошее образование одному ребенку было легче, чем двум. Так что возникшую демографическую тенденцию переломить не удалось, как не удавалось это и в прошлые времена.
ПРИ СОДЕЙСТВИИ ИЗДАТЕЛЬСТВА ВАГРИУС "ВЛАСТЬ" ПРЕДСТАВЛЯЕТ СЕРИЮ ИСТОРИЧЕСКИХ МАТЕРИАЛОВ В РУБРИКЕ АРХИВ