М.: Иностранка, 2008
Самая интересная история здесь — про саму Донну Тартт. Золушка-вундеркинд: первые стихи в пять лет, первые публикации в тринадцать, дальше два романа, на каждый из которых ушло по десять лет, и каждый — бестселлер. Первый — как раз "Тайная история" — оказался самым громким дебютом в американской литературе 90-х годов. Миллионные тиражи, переводы на 11 иностранных языков — при том что "Тайная история" — самый настоящий интеллектуальный роман, только очень условно подделывающийся под детектив. Критики выводили целые формулы успеха Тартт, относя его то на счет удачного сочетания планет, то — всеобщего затишья на книжном рынке 90-х. Мол, в вакууме выстрел "Тайной истории" прогремел как разрыв бомбы. Но дело в том, что это и была бомба.
"Тайную историю" Тартт начала писать в колледже, в котором она к тому же умудрялась очень хорошо учиться. Результаты обучения заметны и в пестрящих цитатами интервью Тартт, и в романе. Разбирать этот текст по ниточкам — отдельное удовольствие: где тут Достоевский, где Ивлин Во, где какая древнегреческая трагедия. Задуманная в колледже "История" с колледжа и начинается — рассказ здесь о шести студентах, богатеньких детках из 80-х. Под руководством профессора Джулиана они составляют секту любителей древнегреческого языка. Увлечение античностью перерастает в оргии — неуклюжие имитации древнегреческих пиров. Результатом одного становится убийство: впав в экстаз, студенты буквально разрывают на части проходившего мимо фермера. Одно убийство влечет за собой второе, но закручен роман отнюдь не на детективной интриге: кто кого убил, писательница ласково подсказывает уже в прологе. Остается триллер — о том, как высокое аполлоническое увлечение Древней Грецией оборачивается дионисийским разгулом.
Следить за развитием сюжета не так интересно, как за метаниями главных персонажей: симпатичные поначалу герои понемногу теряют шарм, и их финальной трагедии даже не очень получается переживать. Переживаешь в итоге больше всего за себя самого, поскольку именно читателю Тартт не оставляет никакого выхода: высокие идеалы и греческую гармонию она превращает в сломленные жизни и бытовые кошмары. До страшного убедительно, почти математически доказывая, что иначе и быть не могло.