Естественная радость от избрания первым белорусским президентом народного борца Александра Лукашенко дополняется некоторым удивлением. Прославившийся прежде отчаянной борьбой против Беловежского сговора, первый президент вдруг дал новую и совершенно неожиданную оценку событий, происшедших 8 декабря 1991 года в глубинах Беловежской пущи: "Ведь ничего в Вискулях (охотничья резиденция, где собирались вожди. — Ъ) не было, кроме пьянок на высшем уровне, звона бокалов, да напрасно сожженного бензина". Да и потом, по мнению Лукашенко, "два с половиной года сотрясался только воздух".
Пьянство на высшем уровне — дело, безусловно, предосудительное. То же можно сказать о бесполезном уничтожении казенного бензина и бесплодном сотрясении казенного воздуха. Однако, рисуя малопривлекательный образ беловежских пустомель и пьяниц, Лукашенко нимало не приближает аудиторию к пониманию того, что, собственно, ужасного произошло в те декабрьские дни и почему участников сговора даже называли "беловежскими каинами". Если бы Каин только пьянствовал, пустословил и попусту жег казенный бензин, вряд ли его имя стало бы символом мрачного злодейства и вряд ли бы он заслужил столь суровый Господень приговор — "и ныне проклят ты от земли". Разве что белорусский президент хотел сказать, что, покуда беловежские заговорщики пьянствовали, великий и могучий СССР сам по себе распался. Но зависимость бытия СССР от нетрезвости трех человек внушает некоторые сомнения в мощи державы, гибель которой оказывается обусловлена случайной пьянкой.
Поверженный соперник Лукашенко, Вячеслав Кебич, высказывается менее экстравагантно и даже вполне традиционно. Уходя в отставку, Кебич указал, что "люди еще не раз вспомнят эти выборы и это правительство".
Буквально повторив слова благодушного Николая Ивановича Рыжкова, произнесенные тем накануне своей отставки, Кебич, вероятно, имел в виду, что они и его преемники повторят судьбу Рыжкова и его преемников. Из этого следует, что Лукашенко, подобно премьеру Павлову, станет укреплять базовые отрасли и тяжелое машиностроение, в результате чего спустя малое время сядет в тюрьму — но не очень надолго. Сам же Кебич, подобно Рыжкову, несколько приболеет, но затем оздоровится и станет всеми любимым президентом какого-нибудь Гомельуниверсалбанка — что тоже неплохо.
Покуда Кебич задним числом рекламирует свое премьерское служение, бывший московский поклонник Кебича Константин Затулин задним числом рекламирует устроенные им слушания о прошедшем, настоящем и будущем СНГ: "Как бы ни старались приуменьшить значение этих слушаний, то, что они прошли, является свидетельством того, что мы, пускай медленно, мучительно, но все же становимся демократическим открытым обществом... Первый шаг к этому был сделан тогда, когда впервые не по соображениям карьеры, а по причинам, связанным с принципиальными расхождениями в политическом курсе, стали уходить в отставку деятели российского правительства. Вспомним хотя бы отставку Григория Явлинского и других. Прошедшие слушания можно охарактеризовать как очередной шаг в цепочке этого процесса".
Оптимизм в оценке развития нашего общества вдохновляет, однако "в цепочке этого процесса" затулинской мысли наблюдаются досадные логические провалы. Очень трудно понять, что общего между почти четырехлетней давности отставкой Явлинского и затулинскими слушаниями и каким образом можно выстраивать в одну цепочку совершенно разноприродные события. Отставка Явлинского действительно стала важным фактом новейшей политической истории. Дело, правда, не в том, что, как полагает Затулин, причиной отставки впервые стали не карьерные, а принципиальные соображения — отличить первые от вторых весьма трудно, — а в том, что впервые в новейшей российской истории отставка носила не вынужденный, а сознательный и добровольный характер и означала не конец политической карьеры, а ее новый этап. Отставка перестала быть политической смертью, а стала политическим оружием, и заслуга Явлинского в создании этого важного прецедента бесспорна. Заслуга Затулина менее понятна: об интеграции последнее время не говорил только ленивый, никому из участников слушаний никто и до этого не мешал высказываться по занимающей их проблеме, наконец, ничего принципиально нового на слушаниях никто не услышал. По уровню осмысленности затулинский тезис о двух равнозначащих шагах к открытому обществу примерно эквивалентен такому утверждению: "Первым важным шагом в развитии российских путей сообщения стало открытие в 1851 году Николаевской железной дороги, вторым эпохальным шагом была моя вчерашняя поездка на электричке в Малаховку". Возможно, впрочем, Затулин приплел к рекламе своих слушаний мало идущий к делу тезис об "открытом обществе", ибо его "удивило и огорчило нежелание фракций 'Выбор России' и '12 декабря' активно участвовать в слушаниях". В соответствии с полюбившимся Затулину названием книги философа Карла Поппера "Открытое общество и его враги", "открытое общество" — это Затулин, Зорькин и Лукьянов, а "его враги" — это Гайдар и Хакамада.
Покуда Затулин рассуждает о несомненных прошлых заслугах Явлинского, Виктор Шейнис, состоящий в одной фракции с известным экономистом, прозрачно намекает на то, что будущие заслуги Явлинского могут оказаться более сомнительными. Шейнис считает призыв "Чума на оба ваши дома!" "эффектным, но бесперспективным", осуждает лидеров, рассчитывающих "только на свой личный имидж, обаяние и поддержку узких групп коллег и единомышленников" и полагает, что "наивны расчеты перекричать агрессивную 'оппозицию' в обличениях президента и его не всегда симпатичного окружения, 'грабительской реформы', якобы всевластной мафии и т. д.". По мнению Шейниса, "сейчас прорыв могут совершить только реваншистские силы. В том, чтобы предотвратить этот прорыв, ведя позиционную борьбу, я вижу основную задачу сегодняшнего дня" — а для этого надо преодолеть "искушение равноудаленности от основных политических протагонистов".
Ни разу не назвав нарисованного им оппонента по имени, Шейнис тем не менее создал абсолютно узнаваемый портрет лидера фракции Григория Явлинского, популярно изложив его политические принципы и осудив их как совершенно негодные и могущие лишь способствовать победе "откровенных и скрытых фашистов". Взгляды Шейниса оказываются весьма близкими взглядам Владимира Лысенко, вычищенного из фракции за "политическое двурушничество", выразившееся в более лояльном, чем у Явлинского, отношении к нынешней власти. Рассуждения Шейниса, опубликованные на следующий день после показательной чистки, ставят Явлинского в деликатное положение. Шейнис (#8 общефедерального списка "ЯБЛ") оказался таким же двурушником и, очевидно, тоже должен быть нещадно вычищен — но показательное изгнание политика, уважаемого даже оппонентами за терпимость, лояльность и рассудительность, способно окончательно закрепить за Явлинским и его приверженцами репутацию политических сектантов. Если же сделать вид, что ничего не произошло — теряет всякий смысл начатая Явлинским "кампания по укреплению дисциплины", и непонятно, зачем было устраивать высокоторжественное шельмование двурушника Лысенко.
Явлинского и Шейниса может утешить разве то обстоятельство, что атмосфера в почвенническом стане также чрезвычайно далека от благочиния. Ленинградский митрополит Иоанн сообщил пастве, что Солженицын "по национальности еврей, а по религиозным убеждениям ни то, ни се". Паства разразилась аплодисментами, переходящими в овацию.
Что значит "ни то, ни се" в применении к чьим-либо религиозным убеждениям, не вполне ясно. Так еще можно говорить о человеке, стоящем вне конфессии, но Солженицын довольно давно объявил о своей принадлежности к Православию. В таком случае пастырь может либо подтвердить религиозную принадлежность писателя, либо обличить его в каких-либо деяниях (ересеучительство, кощунство, нераскаянный смертный грех), ставящих его вне Церкви. Единственное, в чем митр. Иоанн обличил Солженицына — это его национальная принадлежность, однако Православная Церковь таковую принадлежность смертным грехом не считает, что можно видеть на примере ее отношения к Спасителю и св. апостолам. Вероятно, митр. Иоанн решил обогатить церковное Предание преданием партийным: в 60-е годы партийные пропагандисты изобличали писателя в том, что его истинная фамилия — Солженицер. Теперь живое партийное слово стало неотъемлемой частью Откровения Иоанна Антисемита.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ