КАК ПЕНЕЛОПА

Вообще некоторые сказки скроены так: берется девушка, обыкновенная, ничем не знаменитая, никому особенно не нужная. Даже и не очень-то красивая. В нашем случае просто дылда. И берется старушка фея, у которой есть на примете принц. Все! Сказка готова. Дальше все идет как по маслу, но не в нашем случае пока что. Так начинает свою традиционную рождественскую историю, приготовленную в подарок читателям Ъ-Стиль, писатель Людмила Петрушевская

Итак, жила-была девушка. Она причем была какая-то несуразная, слишком высокая, но не как модель; чего-то не хватало. Может быть, сказывалась ее сдержанность, даже суровость. Она училась в малоизвестном лесном университете на факультете, как она выражалась, "елок и палок". В дальнейшем наша незаметная девушка должна была затеряться в лесах и сидеть в какой-нибудь конторе по учету этих елок-палок.

Маму девушки звали Нина Сергеевна, и она уже давно не претендовала на то, чтобы быть редактором. Она, наоборот, устроилась охранницей-уборщицей и проводила время в фанерном отсеке у чьих-то дверей вместе с большой перекормленной дворняжкой, которая нервно брехала безо всякого повода: отрабатывала питание.

А потом даже и эта небогатая, не очень веселая жизнь резко изменилась в худшую сторону: в один прекрасный вечер раздался междугородный трезвон.

Старушечий жестяной голосок поздоровался, а затем маме Нине была сообщена жуткая история про то, что Мишу поставили на счетчик, пришлось продать квартиру за долги, а Миша велел ехать прятаться на дачный участок, чтобы не захватили в заложницы, поехала вообще без вещей, а там дом фанерный, электричество отключили, воду тоже, в колодец кто-то набросал мусор, дрова кончились, а ветки собирала по лесу, так они сырые и не горят... "Декабрь же",— объяснила старушка. После чего пожелала Нине Сергеевне и Оксаночке всего самого лучшего в наступающем году. Дальше она замолчала, и тут после душераздирающей паузы Нина Сергеевна сказала:

— Ну приезжайте тогда к нам. Сообщите только номер поезда и вагон. Мы встретим.

На том разговор прервался.

— Кто это, ма? — угрюмо спросила дочь.

— Ну ты не помнишь, мы у них жили летом, когда тебе три и четыре года было. Она родная сестра моей первой свекрови, вот так, Клавдия зовут. У меня же был первый муж.

— Так,— с тоской сказала Оксана.— Еще того хлеще.

— И с этой свекровью у нас начались после развода хорошие отношения, она терпеть не могла следующую невестку. И мне звонила жаловалась. Так? И когда нам некуда было с тобой с маленькой податься в отпуск, она нас отправила к своей сестре в Полтаву. К этой Клаве. Клава тебя любила как родную. У нее свой внук Миша был, постарше тебя лет на десять. Ну тебе два, а ему двенадцать. Клавдия присылала еще долго нам сало и детские вещи со своего внука.

— А, помню, зеленый пиджак. Ужас. С ватными плечами.

— Ну вот, помнишь. А потом у нее погиб сын, и моя бывшая свекровь мне звонила плакала. Мы еще отправляли в Полтаву телеграмму. Вот. И Клава растила вот этого внука Мишу. Потому что мать Миши нашла свою любовь и уехала с мужем в Израиль на его родину, а Миша отказался, ему уже было четырнадцать лет, он остался с бабушкой.

— Ну и что из этого следует?

— Ну что Миша задолжал, продал их квартиру и скрылся, а Клаве теперь негде жить. Вот что.

— Клево,— откликнулась Оксана.— И что теперь?

— Ну проживем как-нибудь, раньше и вообще люди на полу спали все в одной комнатушке. Оксана! Ну не плачь!

Оксана бессильно махнула рукой и отвернулась к своему компьютеру.

Короче говоря, через день они встретили на вокзале Клавдию Ивановну, суровую старушку со скорбными, сухими, горящими черными глазками. Одета она была хуже бомжихи, в какое-то грязное пальто. Из вещей у Клавочки был облезлый рюкзак с одежкой из дачного домика (треники для пахоты и прополки, мальчиковые рубахи и какой-то случайный мужской бушлат) и две картонные иконы. Она разместила эти иконки за стеклом серванта. То и дело Клавочка поглядывала на них, она посылала им свои пламенные взоры отовсюду, даже из кухни сквозь стенку.

Тем временем Нина Сергеевна побегала и нашла благотворительный секонд-хэнд, откуда приволокла не только приличную куртку и два теплых халата мигрантке Клавочке, но и отрез немного запачканной серой шерсти и даже некоторый просторный занавес апельсинового цвета: на всякий случай.

В дальнейшем Клавочка неохотно рассказала, что внук выпускал календари, но потом дело не пошло. За бумагу задолжал, за печать тоже, его поставили на счетчик, прислали трясунов. "Кого?" — переспросила Нина Сергеевна.

— Они долги вытрясают, сказано, трясуны,— пояснила Клавочка.

Оксана тем временем, что делать, перешла на вечернее отделение, устроилась в фирму ландшафтного дизайна (родственное направление елкам и палкам). Платили мало, но Оксана засиживалась за бумагами допоздна. Кто бы знал, как ей не хотелось возвращаться домой! Нина же Сергеевна, насмотревшись на наряды бизнес-вумен в телесериалах, тут же сняла выкройку из "Бурды", и с участием Клавочки из выстиранной серой шерсти был "пошит" девушке настоящий деловой костюм! Только подходящей обуви не нашлось для Оксаны, туфелек со шпильками китайцы не выпускали на ее сорок первый мужской размер.

Попутно Нина Сергеевна все бегала, хлопотала о прописке для старушки, которая, судя по паспорту, родилась в их городе. Но паспорту у нас, как оказалось, не доверяют! Пришлось ехать в полтавские архивы. Клавочка замерла от страха на эти три дня. Она боялась, что "трясуны" узнают ее новое место жительства, и что Миша, если ее захватят в заложницы, немедленно явится, и его убьют. Если уже не убили.

Когда замученная Нина Сергеевна вернулась с бумажками и с победой, Клавочка, бледно улыбаясь, спросила:

— Ты что, ходила ко мне?

— Да упаси боже,— легко отвечала Нина Сергеевна.— Только в архив. Теперь тебе должны дать прописку!

Позже мама Нина пояснила дочери:

— Я только в ее дворе посидела на лавочке. Спрашиваю, а кто живет-то в десятой квартире? Не знают. Я пошла, меня одна женщина догоняет. Мы поговорили. Я ей телефон свой оставила,— добавила она простодушно.

— Ма! Ну когда ты будешь думать? Жди теперь гостей.

Оксана даже не подозревала, насколько была права.

Двадцать восьмого декабря, поздно вечером, в квартире раздался трезвон междугородней.

— Да, да! — подхватив трубку, сказала Нина Сергеевна.— Да, будет говорить! Иерусалим вызывает! — (пояснила она дочери).— Клавочка! Клавочка! — вдруг завопила она.— К телефону! Оксана, подыми ее!

Оксана бросилась в спальню, где в темноте маленьким холмиком под толстым одеялом проступало тельце Клавочки.

— Кто, кто? — шептала разбуженная Клавочка.— Не пойду, бог с тобой. Трясуны?

— Не знаю, не знаю,— повторяла Оксана.

Ее мать между тем на ходу что-то вопила в телефон, что-то даже вроде диктовала, кого-то слушала с красными щеками.

Когда Клавочка поднесла к уху трубку и своим жестяным голоском сказала "Вас слушают", связь внезапно прервалась.

— Кто это, кто говорит? — безнадежно спрашивала Клавочка у молчащего эфира.

На следующий вечер, чтобы как-то порадовать своих, Оксана прихватила со склада небольшую тую в горшке — чтобы она сыграла роль елочки с последующим возвращением на место.

Клавочка посмотрела на тую и сказала:

— О, вечный покой.

— Да это как бы елка,— пояснила уставшая Оксана.— Импортная.

— У нас такая же посажена в ногах, в Полтаве. Где папа с мамой и мой Толя.

Ничего себе порадовала Клавочка бедную Оксану.

Тем временем озабоченная мама Нина на столе в большой комнате опять колдовала с выкройками из "Бурды", затем отнесла свои труды Клавочке.

— Я ничего этого не надену,— предупреждающе рявкнула Оксана в маленькую комнату.

— Ладно! Договорились! — беззаботно открикнулась мама Нина.— Пойдешь встречать Новый год, то посмотришь.

— Я никуда не пойду! — прорычала Оксана.— Куда я пойду? Кому я нужна?

Однако же в день Нового года улыбающаяся Нина Сергеевна встретила дочь ворохом красно-желтой материи в руках. Оксана только вышла из ванной.

— Наш подарок,— объявила мама Нина робко.— Платье вам.

— Из занавески? Не надену, и не воображай себе,— жестко сказала Оксана.

— Ну подумай, как Клава обрадуется. Она же шила, мастер была, закройщица. Помнишь зеленый пиджачок Мишеньки? Плечики на вате! Так сейчас не умеют.

— Пиджжачок! — зашипела Оксана.— Вспомнила!

Тут появилась Клавочка, увидела лицо Оксаны и строго сказала:

— Да ей не понравится, гляди. У меня руки стали как крюки. Криво пошила. Оксаночка, прости меня бога ради.

С сухими глазами, прямая как деревяшка, она проследовала в спальню и там зашелестела молитвенником.

Мать не унималась:

— Клавочка очень переживает, что ты не хочешь даже померить. Ну порадуй старуху, ей восемьдесят годков.

Дверь в спальню была закрыта, оттуда доносился явственный шепот.

Оксана вернулась в ванную, к зеркалу над раковиной, и влезла в тесный наряд. Это оказалось платье из золотистого линялого шелка, очень открытое, на двух бретельках, с широким шарфом. И ради чего мать старалась? Кто это увидит?

Вся беспросветная, неинтересная будущая жизнь вдруг предстала перед Оксаной. Компьютер, факс, принтер, елки-палки, комнатка, заваленная бумагами.

Оксана полезла в ящичек, нашла старую тушь для ресниц. Накрасилась от души. Помяла, растрепала еще влажные волосы, изобразивши даже подобие кудрей. Зачем она это делает, Оксане было непонятно. Зачем-то. Новый год. Новое платье. Черные волосы волнами чуть ли не до пояса. Сияющие огромные глаза. Большой рот. Накрасила и его безжалостно, густо, как в детстве. Ну пусть будет так.

Она вышла в прихожую.

На лестнице внизу гомонило пьяное семейство. Слышался грохот о железную дверь.

Оксана проследовала в комнату.

Мать подняла глаза. Они у нее стали квадратными.

— Клавочка! — сунулась она в спальню.— Принцесса надела твое платье! Иди гляди!

Клавочка вышла, воспаленными черными глазками взглянула на Оксану и слегка свела губы в кружок. Это у старушки была улыбка радости, не иначе. Мимика после всего пережитого сохранилась у нее небогатая.

— Как Пенелопа как бы Круз,— вдруг сказала Клавочка.— Вылитая.

Радостная мама Нина воскликнула:

— Да! Вот у нас на даче, еще Оксаночка маленькая была, пошли мы за грибами. Заходим к соседке, Вера Игнатьевна ее звали. Она сразу так к зеркалу и мажет рот помадой. А лет ей было семьдесят вроде восемь. И она с корзинкой выступает в поход. Моя мать ей говорит: "Теть Вер, мы же в лес премся, че ты накрасилась?" А она ответила, вот никогда не забуду: "А может, это там и произойдет?"

Мама Нина всегда старалась чем-то повеселить свою публику, но часть публики в данный момент ее не поняла и реагировала так:

— Ни к селу, мама, ни к городу.

Клава, правда, сделала опять рот сердечком.

В это время в дверь затрезвонили.

— О Господи! — возопила мама Нина и нехотя пошла в прихожую.

Она открыла дверь на цепочку, опасаясь нижних. В щели виднелся какой-то молодой мужик в пальто.

— Там убивают кого-то, здравствуйте! — сказал мужик.— Надо милицию срочно и скорую. С наступающим вас!

— Что касается милиции, то не беспокойтесь,— отвечала мама Нина специальным насмешливым голосом,— милиция к нам как бы уже не ездит. Когда убьют, говорят, тогда вызывайте.

— Так погодите,— не понял мужик.

Но она уже захлопнула дверь и помчалась в кухню, потому что несло чем-то подгорелым, курица подпеклась, что ли?

Звонок снова задребезжал.

Мама Нина крикнула:

— Это соседям надо в скорую звонить!

Оксана, сидящая за компьютером, подхватила телефон и поплелась открывать.

— Простите,— гулким басом сказал немолодой мужчина лет тридцати двух. Он держал в руке сумку, у ног его стоял хороший чемодан.— Можно вас?

— Да? — отвечала Оксана, нетерпеливо кивая.

Вдруг из комнаты истошно завопила Клавочка.

— Ааай! Ааай! Оооой! Ооой! Миша! Миша!

Что-то с грохотом упало, видимо, стул.

Мама Нина метнулась из кухни туда.

Оксана стояла, не зная что делать. Клава явно сошла с ума. Захлопнуть тут же дверь перед незнакомым человеком было неловко, неудобно. Он смотрел остановившимся взором на Оксану. Он был какого-то иностранного вида. Он был не похож на посланца из дикой квартиры.

Оттуда, кстати, заорали:

— Мужжик! Эээ... М-жжик, убивают!

Мужчина за дверью заморгал, но от объекта глаз не отвел. А снизу кто-то уже нетвердо поднимался с явной целью объясниться. "Друг, друг, не в этом дело, щас, щас",— бормотал идущий.

— Я к вам, можно? — по-быстрому уточнил мужчина.

— Заходите же,— со вздохом сказала Оксана и отступила.

Мужчина внес свой багаж в квартиру и ловко успел захлопнуть дверь, прежде чем чья-то грязноватая рука и чья-то нога в тапочке, совместно протянутые в дверной проем, успели внедриться.

Невидимая Клавочка, однако, не молчала. Она крикнула из комнаты:

— Миша, ты?

Мужчина, не сводя с Оксаны изумленного взгляда, молча кивнул.

— Ми-ша? — завопила Клавочка снова, с тем же напором и нечеловеческой силой.

— Бабушка, не кричи,— ответил, адресуясь в комнату, Миша.— Я сейчас разденусь.— И он обратился к Оксане:

— Здравствуйте еще раз. Как вас величают?

Оксана, несгибаемая Оксана, вдруг приоткрыла свой волшебный рот, сощурила прекрасные глаза и ответила:

— Ксения.

— Какое красивое имя,— сказал Миша.— Вот. И больше мне ничего в жизни не надо. Ксения.

(А что мы говорили? Девушка у нас есть, старушка фея появилась. Принц опять-таки приехал. Сказка!)

Тут вывели на сцену Клавочку, и начались слезы, поцелуи и мужественные слова насчет новой квартиры Клавочке, и тут у меня подарки всем на первое время...

А мама Нина смотрела на свою дочь и гадала, откуда такая лень в ее движениях, такое спокойствие, такие искры в смеющихся черных глазах. Кудри по плечам. Откуда это золотое платье до полу.

Ах да. Сами же и шили.