В Германии в Галерее города Bietigheim-Bissingen открылась выставка Алексея Явленского (1864-1941), русского художника, друга Кандинского, натурализовавшегося в Германии. Стиль Явленского (которого немцы именуют von Javlensky) можно было бы отнести к немецкому экспрессионизму, если бы не всегдашняя для россиянина тяга к "сверхдуховному".
Обычно имя Алексея Явленского вспоминают, когда речь заходит о раннем творчестве Василия Кандинского, особенно в связи с выставками Новой мюнхенской ассоциации художников, созданного Кандинским выставочного объединения — первого в его практике. Оно включало как молодых немецких художников, недовольных академической рутиной, так и живших в Германии русских, пресыщенных "школой правильного рисования" Антона Ашбэ и Шимона Холлоши — в этих двух студиях они занимались чаще всего. Именно в студии Ашбэ встретились двое русских, на четвертом десятке лет решивших, подобно Гогену, сменить профессию и стать художниками.
Явленский, как и Кандинский, сибиряк. В прошлом кадровый офицер, он был строг в смысле не только конфессиональном, но и мировоззренческом, что его отличало от Кандинского — человека мобильного, адвоката по первой профессии. Это наложило отпечаток на все последующее творчество Явленского. Там, где Кандинский видел развилку путей, Явленский — магистральную Strasse. Французский фовизм Матисса, Вламинка, Дерена, Ван Донгена, которым бредили в мюнхенских мастерских, для Кандинского были лишь этапом на пути к "духовному в искусстве". Для Явленского же он стал почти каноном. Для одного натурный мотив был только предлогом для абстрактных импровизаций, для другого — источником колористических штудий, о чем свидетельствуют его многочисленные серии, созданные в Швейцарии в 1914-1917 годах. "Немного деревьев, дорога, небо — вот и все, что мне нужно", — почти с серовской лаконичностью говорил Явленский, не подозревая, насколько точно ему будут следовать представители российского, а затем и советского, пейзажа, вооруженные опытом современной западной живописи.
В историю искусства XX века Явленский вошел своими портретами, своеобразными парафразами одновременно салонно-экспрессионистских "ван донгенов" и византийских фресок и мозаик, декадентскими репликами канонического искусства. Его "Византийка (с бледными губами)" — Иродиада из среды мюнхенской богемы, зелено-розовый "Автопортрет"-- Иоанн Златоуст, принявший позу респектабельного Пуанкаре. Впрочем, Явленский менее всего вещал, а больше всего присматривался к тому, что делается в художественном мире. Конструктивистская живопись, выродившаяся в 1920-е годы в art deco, подвигла его к более структурированной пластике — портретам-формулам. Не без удивления современный зритель сможет обнаружить под сухим, схематическим портретом 1928 года лаконичную, но щемящую для славянского сердца подпись: "Зорька".
Дальнейшие скромные эксперименты Явленского были пресечены событиями 1933 года. Национал-социалисты запретили ему выставляться — несмотря на то, что свое отчество (Ivanovitch) он сменил на благородное германское "von".
МИХАИЛ Ъ-БОДЕ