В парадных залах Зимнего дворца открылась грандиозная выставка "Николай и Александра". Согласно замыслу организаторов, она станет продолжением цикла больших обзорных выставок, посвященных знаменательным периодам русской истории. Годы правления Елизаветы Петровны или век Екатерины II уже были "оживлены" вещами из эрмитажных собраний на выставках 1986-1993 годов. По этому же принципу составлена и нынешняя экспозиция. Подзаголовок — "Двор последних русских императоров. Конец ХIХ — начало ХХ века" — конкретизирует тему выставки и уводит зрителя от чисто политических ассоциаций, связанных с именами императора Николая II и императрицы Александры Федоровны, в мир личных вещей и произведений искусства "прекрасной эпохи". О том, какой же предстала перед зрителями эпоха правления последней российской императорской четы, рассказывает КИРА ДОЛИНИНА.
Выставка в Эрмитаже — музее прежде всего художественном, занимающемся историей как таковой только постольку, поскольку та связана с историей искусства — преследует цели очевидно просветительские. Она призвана показать (а может и доказать), что время царствования Николая II не только отмечено бедствиями и мятежами, но и обладает всеми признаками художественно-исторического феномена, коим и должно в идеале стать правление всякого просвещенного императора. Такая концепция, безусловно, интересна и вполне плодотворна. Но если предыдущие экскурсы в историю "веселой царицы" Елизаветы или Екатерины Великой, самим своим материалом давали повод к серьезному разговору о стиле эпохи, о русском барокко или классицизме, о художественных пристрастиях царствующих особ — то эпоха Николая II вряд ли может претендовать на уравнение ее в правах с веком восемнадцатым. И разговор тут совсем не о стиле, а лишь о вкусе последнего императорского двора.
На выставке "Николай и Александра" представлено более 600 экспонатов, рассказывающих о самых разных сторонах жизни русского двора. И этот выстроенный визуальный ряд предметов дворцового обихода прежде всего демонстрирует, что к придворной культуре рубежа веков трудно отнести понятие "русский модерн". Наши былые представления о всевластии модерна оказываются несостоятельны. Выставка позволяет наглядно убедиться в том, что стиль этот все-таки был достоянием буржуазии, а придворные круги лишь отдавали обязательную дань моде. Чрезвычайно показательны в этом отношении предметы декоративно-прикладного искусства, представленные на выставке. Все они, будь то изделия фирмы Фаберже, Императорского фарфорового завода, Императорского стеклянного завода, Петергофской гранильной фабрики, носят печать личного вкуса, так как были отобраны императорской четой во время их многочисленных посещений Поставщиков двора его Величества. Причем вкус этот нельзя назвать взыскательным. Особенно это относится к стеклянным вазам (которых едва ли не слишком много на выставке) и, конечно, к бесподобному в своей пошлости роялю — поистине устрашающему монстру с рокайльной позолотой и росписью Липгарта, который любящий муж-император подарил Александре Федоровне.
Но если не стиль эпохи, то уж ее дух ощутить на этой выставке легче легкого. Церковные службы и военные парады, балы и приемы, венчания и похороны членов императорской фамилии, двадцать дней коронационных празднеств при воцарении Николая II — все эти обязательные составляющие жизни монарха по праву принесли российскому двору славу самого роскошного двора Европы. Это обстоятельство до сих пор заставляет любителей отечественной истории гордо поднимать головы при воспоминании о России до 1913 года — благословенной стране, на престоле которой находился добрый человек и отменный семьянин. Тогда и статские, и военные были хороши собой и писали стихи, дамы носили прелестные веера и зонтики, народ ходил в церковь и любил своего царя. Весь этот миф целиком и полностью поддерживает и нынешняя выставка в Эрмитаже. Николай II предстает перед зрителем прекрасным отцом и любящим мужем, придворные дамы и кавалеры на парадных портретах чудо как хороши, платья элегантны, а веера воздушны, военные мундиры строги и изящны, облачения священников, иконы и церковная утварь поражают роскошью и слегка тяжеловатой добротностью. Выставка очень убедительно рассказывает о том, "как жили цари", что всегда живо интересует большинство посетителей Зимнего дворца.
Впрочем, столь же убедительно можно было рассказать "как жил" почти любой другой российский император. Для этого у Эрмитажа есть все возможности, ибо хранилища музея поистине безмерно богаты. Но, выбрав именно Николая II и императрицу Александру Федоровну, Эрмитаж сознательно идет на поводу исторической моды, принимающей в России 90-х годов нашего столетия почти всенародный масштаб. В современной России история правления Николая II, сопровождаемая ставшими обязательными ассоциациями (сколько на памяти у всех исторических анекдотов, многочисленных фильмов, мемуаров и газетных статей) вряд ли может быть подана вне контекста сегодняшних политических игр. Выставка старательно "оживляет" миф о последнем российском императоре, предоставляя поле для полемики зрителям самых разных политических пристрастий и ориентаций.
За столь музейной по сути экспозицией стоит история семьи Николая II, самой судьбой снабженная всеми обязательными атрибутами "семьи из романа". История любви будущего императора к немецкой принцессе, смерть Александра III и сразу же за этим последовавшие венчание и коронация наследника, столь явно не приспособленного нести бремя власти, дочери-красавицы, рождение долгожданного наследника и его тяжелая болезнь, непомерное влияние императрицы на мужа, Распутин, трагический конец — все это неизбежный и обязательный подтекст всех, даже самых нейтральных, экспонатов выставки. За умильными рассказами о частной жизни царской семьи, за трогательными костюмчиками и игрушками наследника, за излюбленной всеми эрмитажниками собственноручной Николая II надписи алмазом на одном из стекол второго этажа Зимнего дворца Nicky 1902 looking at the Hussars 17 March ("Ники 1902, глядя на гусар 17 марта") — за всеми забавными подробностями неожиданно исчезает подлинная история страны.
Впрочем, Эрмитаж предпринял попытку показать всего лишь декоративную оболочку дворцовой жизни, сделав отчасти вид, что ни прошлая, ни нынешняя политическая конъюнктуры его не занимают. Отвернуться от истории вполне удалось, а вот передать "красоту ушедшего" — нет. Столь тщательно реконструируемый образ николаевского времени оказался пошловатым и тяжелым, перенасыщенным деталями, в нем мало изящества, еще меньше блеска, в нем усталость и бессилие.