Экономика, несущая жизнь
Регенерация как условие выживания и благополучия цивилизации
Десятилетия разговоров об устойчивом развитии не сделали мир устойчивым. Цели провалены, отчетов все больше, а смысла все меньше. Но жизнь на этом не останавливается. У человека остается базовая потребность — жить лучше и не оставить после себя безжизненную пустыню. Именно поэтому сегодня на поверхность выходит подход, который стремится не смягчить ущерб, а восстановить и приумножить то, без чего нам не выжить. Мы инстинктивно пытаемся вернуться к тем способам жить, которые всегда помогали людям выживать и сохранять свое место в гармонии с миром.
Фото: Getty Images
Фото: Getty Images
Устойчивое недоразвитие
Устойчивое развитие, ESG-инвестирование, корпоративная социальная ответственность — за последние два десятилетия эти концепции проделали путь от маргинальных идей до мейнстрима. Объем ESG-финансирования на глобальном рынке вырос до $35 трлн. Нефинансовая отчетность превратилась в новую квазирегуляторную индустрию со своими стандартами, таксономиями, правилами, рекомендациями и инструментами.
Но человечество не достигло ни одной позитивной цели. В провале все: ЦУР ООН, Парижское соглашение, Договор по пластику, Фонд компенсации потерь и ущерба, а также сотни других инициатив, которые начинались с ярких деклараций, но превратились в долгую бюрократию или закончились бегством участников врассыпную.
Проблема не в самой рамке ESG, а в том, что она измеряет: тонны сокращенных выбросов, процент переработанных материалов, баллы в рейтингах. Это важные показатели, но они остаются в логике «как сделать меньше плохого». И отличником становится тот, кто сделал плохого меньше других. Сумма таких действий приводит к нарушению планетарных границ.
Именно здесь, в зоне разочарования и поиска, рождается нечто новое. Экономика, которая не просто меньше вредит, а активно восстанавливает то, что было разрушено. Экономика, понимающая себя не как машину по производству прибыли, а как часть живой системы — биосферы, сообществ, культур. Ее называют по-разному — регенеративная экономика, экономика восстановления, живая экономика. Она еще не оформилась институционально, но она уже здесь — в научных лабораториях и на фермерских полях, в стратегиях корпораций-первопроходцев и в прообразах регуляторных решений.
Часть биосферы
Конечно, сначала было слово. В 1970-е годы американский экономист Герман Дэйли в книге «Экономика устойчивого состояния» (Steady-State Economics) начал формулировать идеи, казавшиеся тогда еретическими: экономика не автономная система, а подсистема биосферы, подчиненная ее законам. Бесконечный рост в конечном мире невозможен физически. Более того, существует «неэкономический рост» — рост, который разрушает природный капитал быстрее, чем создает капитал финансовый, и тем самым делает общество беднее, а не богаче. Эти идеи легли в фундамент экологической экономики и десятилетия спустя стали краеугольным камнем регенеративной парадигмы.
Примерно тогда же на другом континенте формировалась пермакультура — практическая система проектирования устойчивых поселений, разработанная австралийцами Биллом Моллисоном и Дэвидом Холмгреном. Принципы пермакультуры — «лови и сохраняй энергию», «не производи отходов», «используй и цени разнообразие» — являются принципами регенеративной экономики на языке практического земледелия. Именно в пермакультурном сообществе возникла идея восьми форм капитала (финансового, материального, социального, интеллектуального, человеческого, культурного, живого и духовного), ставшая центральной для мультикапитального подхода.
Через два десятилетия американский ландшафтный архитектор Джон Тиллман Лайл в книге «Регенеративный дизайн для устойчивого развития» (Regenerative Design for Sustainable Development) предложил думать о создаваемых человеком системах по аналогии с живыми организмами: они должны уметь обновляться, восстанавливаться, улучшать среду обитания.
Кодификация этой экономической парадигмы связана с именем Джона Фуллертона. Бывший управляющий директор JPMorgan покинул Уолл-стрит после кризиса 2008 года и основал Институт капитала (Capital Institute). В 2015 году в работе «Регенеративный капитализм» (Regenerative Capitalism) он сформулировал восемь принципов регенеративной экономики: правильные отношения между экономикой и биосферой, целостное богатство (все виды капитала), инновационная адаптация, участие в жизни общества, полномочное участие всех частей системы в принятии решений, уважение к месту и сообществу (ненавязывание единых шаблонов), циркуляция потоков, баланс между эффективностью и устойчивостью.
Господин Фуллертон не предлагал улучшить существующую систему — он ставил вопрос о ее замене. Регенеративная экономика в его понимании — альтернативная операционная система, встроенная в биосферу и в человеческие сообщества с их культурой, институтами, отношениями доверия. Фокус смещается с оптимизации внутренних процессов на здоровье всей системы.
Теория регенеративной экономики — молодая и междисциплинарная. Здесь пока нет единого канона, однако уже можно различить несколько традиций. Первая идет от экологической экономики с акцентом на планетарных границах и межпоколенческой справедливости. Вторая восходит к работам господина Лайла: регенеративный подход как place-based методология, укорененная в конкретном месте. Третья формируется на стыке финансов и системного мышления — движение регенеративных финансов (ReFi), экспериментирующее с децентрализованными автономными организациями и токенизацией природного капитала. Наконец, формируется сеть академических институций. Оксфордская школа Смита (Oxford Smith School) запустила Лабораторию регенерации (Regeneration Lab), позиционируя себя как центр, выходящий за рамки циркулярной экономики. Фактически мы наблюдаем рождение дисциплины в реальном времени.
Чистый плюс
Но регенеративная экономика уже не только теория. В сельском хозяйстве она становится мейнстримом. Покровные культуры, защищающие почву от эрозии. Отказ от глубокой вспашки, сохраняющий микробиом почвы. Севообороты с бобовыми, фиксирующими атмосферный азот. Агролесоводство. По оценкам ФАО, бобовые в севообороте повышают урожайность основной культуры примерно на 20%. Например, Unilever в августе 2025 года в отчете «Защита природы в масштабе» (Protecting Nature at Scale) подтвердила движение к цели — миллион гектаров под регенеративными практиками к 2030 году. Nestle объявила переход к регенеративному сельскому хозяйству ключом к своей цели net zero к 2050 году.
За пределами агросектора выделяется группа компаний, системно движущихся к логике чистого положительного вклада. Patagonia открыто декларирует net-positive повестку. Orsted — бывшая датская нефтегазовая компания — превратилась в мирового лидера офшорной ветроэнергетики. Yerba Madre построила бизнес-модель так, что покупка мате финансирует восстановление атлантического леса. Interface, легенда регенеративного дизайна в промышленности, впервые применила систему возврата и переработки ковров.
Появляется инфраструктура перехода к регенеративной экономике. В сентябре 2025 года платформа HowGood и организация Kiss the Ground опубликовали Карту индустрии регенеративного сельского хозяйства (Regenerative Agriculture Industry Map): 1192 организации в 49 странах — пятикратный рост с 2019 года. Бостонская консалтинговая группа (Boston Consulting Group) в ноябре 2025-го выпустила отчет «Недооцененные инвестиционные возможности в регенеративных ландшафтах» (The Overlooked Investment Opportunity in Regenerative Landscapes), оценивающий восстановление 30 ключевых агроландшафтов мира, как актив стоимостью в $310 млрд с доходностью 15–30% за десять лет.
В разных странах формируется регулирование отрасли. В ноябре 2025 года Еврокомиссия представила обновленную стратегию биоэкономики с блоком перехода к регенеративной биоэкономике. Великобритания заходит в регенерацию через nature-positive: на основе Плана улучшения окружающей среды (Environmental Improvement Plan) страна развивает рынок природного капитала. Индия в сельскохозяйственной политике 2025 года продвигает практики с низкой зависимостью от химических удобрений. Бразилия, возглавлявшая G20 в 2024-м, инициировала первые глобальные «принципы биоэкономики».
Если регенеративная экономика — новая парадигма, то ей нужны новые финансовые инструменты. Ответом становится концепция Экономики экосистем взаимности (Ecosystem Economics of Mutuality, EEoM), описанная в статье Рэйчел Уи Ги в Журнале экономических исследований и обзоров (Journal of Economic Research & Reviews) за 2025 год. В отличие от ESG, EEoM встраивает обязательные циклы реинвестирования в структуру финансовых инструментов. Капитал не извлекается для акционеров, а циркулирует внутри экономик, ориентированных на благополучие всех заинтересованных сторон. Смарт-контракты автоматизируют контроль за соблюдением требований (compliance), ИИ отслеживает движение средств в реальном времени.
Сравнительный анализ компаний, работающих по принципам взаимности (Grameen Bank, M-Pesa, Mondragon, Patagonia и др.), показывает: EEoM-модели демонстрируют доходность на 18–30% выше традиционных ESG-фондов, а блокчейн обеспечивает 98% прослеживаемости реинвестирования против 54% в ESG-бенчмарках.
Заменит ли регенеративная экономика ESG? Корректнее говорить не о победе одной парадигмы, а о смене уровня амбиций. ESG и регенерация — разные этажи одного здания. На уровне регулирования ESG остается «скелетом» системы. Но на уровне дискурса заметен сдвиг: обзоры 2023–2025 годов описывают регенерацию как основную парадигму, нацеленную на чистый позитивный эффект. К 2030 годам, вероятно, сложится двухуровневая система: compliance-логика ESG как обязательный минимум и трансформационная логика регенерации как престижный выбор.
Глубокие корни
Генеалогия регенеративной экономики уходит в прошлое на тысячелетия. Регенеративные практики — универсальная норма любого традиционного общества, которое жило на одном месте достаточно долго, чтобы понять: если брать больше, чем система способна восстановить,— умрут внуки.
В Японии эта логика называется сатояма — мозаика леса, поля и поселения, управляемая как единая система. В Индии веками работали каскадные водоемы для удержания муссонных вод. В Европе сообщества регулировались сложными правилами ротации. В Полинезии рахуи — сезонные табу на вылов рыбы — позволяли популяциям восстанавливаться. Русское крестьянство знало трехполье, заповедные рощи на водоразделах, общинные луга с регламентом сенокоса.
Доклад Межправительственной платформы по биоразнообразию (IPBES) о трансформационных изменениях 2025 года доказывает: земли под управлением коренных народов демонстрируют более высокий уровень биоразнообразия, чем государственные заповедники. Коренные народы управляют 25–40% суши планеты, но на этих землях сосредоточено 80% мирового биоразнообразия. Признание их прав на землю оказывается самой дешевой и эффективной климатической стратегией.
В этом свете фигура Василия Докучаева обретает новое значение. Великий почвовед не изобретал лесополосы — он кодифицировал то, что крестьяне черноземной зоны знали интуитивно. Его книга «Наши степи прежде и теперь» (1892) предлагала изменить водный и ветровой режим всей степной зоны: лесополосы как ветровые барьеры, каскады прудов в балках, изменение агротехники. «Каменная степь» — опытная станция по идеям Докучаева — работает 130 лет. То, что BCG в 2025 году называет ландшафтным подходом (Landscape Approach), он реализовал более века назад.
В ноябре 2025 года инициатива «Магистраль биоразнообразия» (Biodiversity Highway) — проект сети Whole Foods Market и организации Mad Agriculture — собрала первый миллион долларов на восстановление сельскохозяйственных ландшафтов США. Научный базис — исследования Университета Айовы (проект STRIPS): конверсия 10% поля в полосы прерий сокращает эрозию на 95%, удерживает 84% азота. Стратегический горизонт — Wild Grid — 50-летний план по конвертации 20% пахотных земель США в природные коридоры.
Почему эти практики так похожи на разных континентах? Возможно, 99% истории Homo sapiens — жизнь в малых группах, встроенных в экосистемы. Индустриальная эпоха — эволюционное мгновение. Те группы, которые истощали экосистемы, вымирали. Выжили те, кто научился жить в балансе. Эта логика не культурный конструкт, а эволюционная память.
Если так, то регенеративная экономика не столько интеллектуальное изобретение, сколько пробуждение того, что всегда было в нас. Не революция, а припоминание. Не дорога в неизвестность, а возвращение домой, но с инструментами XXI века — спутниками, блокчейном, глобальными финансами.
Живая экономика, несущая жизнь, больше не противоречие в терминах. Это рабочая гипотеза, которую уже проверяют тысячи фермеров, десятки корпораций, несколько правительств и растущее сообщество исследователей. Вопрос не в том, возможна ли она. Вопрос в том, насколько быстро мы решимся на переход.