Мифы часов рождаются в самых неподходящих и неплодородных местах вроде каменистых пустынь Марокко. В конце концов, именно в этой пустыне Антуану де Сент-Экзюпери явился Маленький Принц.
Тарфайя, Кап-Джуби
Марокканская пустыня до тоски пустынна. В ней нет спецэффектов света и цвета, превращающих синайскую пустыню в инопланетный аттракцион иссиня-черного неба и слепяще-желтого песка. Поросшее мелкими колючками поле, в котором разбросаны непонятные сараи, построенные с тем же тщанием, что курятники в подмосковных хозяйствах. Бедность, тоска, отсутствие каких-либо координат, кроме географических. По этим географическим координатам бродят компании кому-то принадлежащих верблюдов, не обращая внимания на дорогу, по которой мало кто проезжает. По краям дороги торчат вешки наподобие тех, что у нас за полярным кругом ставят, чтобы различить трассу, когда ее занесет снегом. Здесь они сделаны для того, чтобы увидеть путь, когда его занесет песком.
Песок движется по воле ветра, который здесь то и дело меняет направление и скорость, поэтому барханы бродят туда-сюда, окружают любую искусственную преграду и готовятся ее проглотить, заходя то с фронта, то с тыла, то с флангов.
Городок Тарфайя, куда мы едем, отгорожен от пустыни огромной стеной, построенной как будто бы против кочевых племен. Стена в три человеческих роста выдает только страх и беспомощность. Однажды через много поколений она падет под напором гигантского бархана, как стена водохранилища под ударом Ниагары, и песок хлынет на улицы города. А пока стена держится, в городе работают дворники. По двое, с обреченностью и серьезностью они метут главную улицу имени короля Мохаммеда V, как будто бы выполняют личный долг перед королем. Метельщик продвигается на пять метров вперед, песок за его спиной выползает на дорогу и ложится прежним слоем.
На берегу в полосе прилива стоит полуразрушенная крепость, построенная англичанами и когда-то названная испанцами Каза-Маре. На нее смотрит памятник — на заботливо покрашенном масляной краской постаменте установлена жестяная модель биплана. Памятник напоминает самодельный мемориал в деревне Нечерноземья. Глядя на него, не знаешь, улыбаться или плакать.
Это памятник летчикам. Когда-то здесь были летчики. Место, где проложены припорошенные песком улицы Тарфайи, называется Кап-Джуби, и если про Тарфайю в России не знает никто, название Кап-Джуби известно не хуже Касабланки, прочитано еще в школьной программе.
Южный почтовый
"В то утро мир для нас начал оживать. Радист наконец принес телеграмму (раз в неделю нас связывали с миром две врытые в песок мачты):
"Почтовый Франция-Южная Америка вылетел Тулузы 5.45. Точка. Прошел Аликанте 11.10".
Говорила Тулуза, головной аэродром, Тулуза — далекий бог.
За десять минут эта весть доходила до нас через Барселону, через Касабланку, через Агадир, а потом распространялась до самого Дакара. По всей линии — пять тысяч километров — аэродромы проверяли готовность. В шесть вечера радио заговорило снова:
"Почтовый приземлится Агадире 21.00, вылетит Кап-Джуби 21.30, здесь подсветить мишленовской ракетой, в Кап-Джуби обычные сигнальные огни. Точка. Держите связь Агадиром. Тулуза".
В Кап-Джуби, затерянные в песках Сахары, мы следили, как из обсерватории, за далекой кометой.
К шести вечера встревожился юг:
"Дакар Порт-Этьену, Сиснеросу, Джуби: "Срочно сообщите сведения почтовом"".
"Джуби Сиснеросу, Порт-Этьену, Дакару: "Никаких сведений после прохождения Аликанте 11.10"".
Где-то рокотал мотор. От Тулузы до Сенегала пытались его услышать".
Восемьдесят лет тому назад эти строки вывел начальник аэродрома в Кап-Джуби по имени Антуан де Сент-Экзюпери. Демобилизованный военный летчик, вместе с другими воздушными авантюристами потерянного поколения первой мировой он наводил почтовый мост от Франции до Сенегала. Сент-Экзюпери прожил здесь два года — с 1927-го по 1929-й. Водил самолеты компании "Аэропосталь", будущей Air France, помогал друзьям, торговался с маврами за попавших в плен летчиков и писал свой первую повесть "Южный почтовый" на досках, положенных на две бочки от горючего.
Благодаря литературной славе Кап-Джуби Тарфайя с ее 6 тыс. обитателей считается важным культурным центром. Здесь проходит фестиваль "Музыкальные ночи Кап-Джуби". Здесь помимо памятника пилотам "Аэропосталя" находится музей, за которым ухаживают и городские чиновники, и разнообразные фонды Сент-Экзюпери.
Он совсем неплох, этот маленький наивный музей. В нем почти нет мемориальных вещей, разве что несколько старых фотографий аэродрома в Кап-Джуби, афиши "Аэропосталя" и ярко раскрашенные макеты самолетов, которые поработали на этой линии над песками и океанскими волнами. Здесь и старые военные машины вроде Breguet 17, двухместного фронтового истребителя и авиаразведчика, который послужил потом почтовым курьером. Или самолетов Late гениального авиаконструктора и неудачливого бизнесмена Пьер-Жоржа Латекоера, специально созданных для дальних линий.
Их больше не осталось, единственный уцелевший экземпляр Breguet стоит в парижском Музее авиации и космонавтики. В Тулузе энтузиасты построили реплику знаменитой машины, но никак не могут получить на нее полетный сертификат. Чиновники считают этот двухстоечный биплан слишком опасным для полетов. В 1920-х годах, когда пилоты прокладывали на нем первые почтовые линии, его считали очень надежной машиной.
На одном из стендов под стеклом выставлены полусгоревшие письма, спасенные с места катастрофы в пустыне, и размокшие письма, которые выудили из воды и все-таки доставили по адресу.
"Ведь почта драгоценна, сказали тебе, драгоценней, чем сама жизнь. И так же хрупка. От любой промашки она может исчезнуть в огне или рассеяться по ветру".
Нет-нет, музей в Тарфайе не выглядит рядовым краеведческим музеем. Может, и выглядел бы, если бы не главные его экспонаты, которые рядовым краеведческим музеям и не снились: пустыня, окружающая город, и Атлантический океан, ограничивающий пустыню.
"Вчера я бродил по берегу — и подумал, что мы сами как этот берег: такой пустынный и голый, вечно омываемый морем. Не знаю даже, существуем ли мы на самом деле. Ты ведь видел, как в иные вечера в печальных лучах заката тонет в море опрокинутый испанский форт. Но это отражение, переливающееся таинственным голубоватым блеском, совсем из другого теста, чем настоящий форт на сверкающем от солнца пляже".
На сверкающем от солнца, осколков стекла и пластиковых бутылок замусоренном пляже я читаю эти строки и смотрю на испанский форт. Если бы не джип с солдатами, ворчащий позади, можно считать, что время застыло в Тарфайе.
Налет энтузиастов
Но я прилетел сюда не туристом — как же, заманишь сюда туриста,— я прилетел взглянуть хоть краешком глаза на давно закрытый аэродром, волшебным образом оживающий раз в году. В сентябре на старую взлетную полосу присаживаются самолеты воздушного ралли, маршрут которого пролегает из французской Тулузы в сенегальский Сент-Луис. В этот раз ралли Le Saint-Louis празднует 25-летие, и в Тарфайе собралось удивительное общество — марокканские культурные чиновники и провинциальная администрация принимали европейских журналистов.
Один из партнеров ралли — знаменитая швейцарская часовая марка IWC из Шаффхаузена. В честь французского аристократа Антуана Жан-Батиста Мари Роже де Сент-Экзюпери, пилота почтовых линий, писателя и военного летчика, погибшего в 1944 году под кратким именем Сент-Экс, они выпустили специальную модель своих лучших часов — Big Pilot`s. Но среди приглашенных почти нет часовых журналистов, зато полно журналистов авиационных.
Это удивительный народ в кожаных куртках и шелковых шарфах, как будто бы сошедший с плакатов фильма про летчиков первой мировой. Все они не молоды, держатся сообразно количеству часов — не на руке, как у нас, часовых, понятно, а часов налетанных. Человека, не поседевшего за штурвалом, в эту профессию явно не пустят.
Полтора месяца саперы королевских марокканских вооруженных сил выглаживали от песка взлетно-посадочную полосу, и теперь на нее один за другим с пятнадцатиминутным интервалом сваливаются с неба раскрашенные, как макеты в музее, самолеты. На старте нет ни рации, ни локатора, на посадку они заходят, как заходили когда-то пилоты "Аэропосталя": ориентируясь на океан и развалины испанского форта.
Посреди пустыни за письменным столом важно сидят марокканские иммиграционные чиновники. К только приземлившемуся самолету подходит пограничник и просит предъявить паспорт. Кажется, еще минута, и он попросит права, талон техосмотра, медсправку и полетную книжку, а потом станет докапываться до аптечки.
Пилоты вылезают из кабин предельно счастливые — возможно, потому, что прекрасно летали, а возможно, потому, что наконец-то все-таки приземлились. Некоторые садятся в тень под крыло, некоторым хватает сил снять комбинезон и вытереться, развесив полотенца на самолете. Женщина-пилот выходит, пошатываясь, в мокрых брюках: в этих крошечных машинках нет ни кондиционеров, ни туалетов.
И сразу же после посадки пилоты наглухо заклеивают все вентиляционные отверстия своих машин — песок повсюду, и лучше пусть он скрипит на зубах, чем в моторах.
Марокканский песок
Марокканский песок — удивительная субстанция. Он необычайно мелок, как будто бы его терли в ступке терпеливые аптекари. Так оно и есть — много сотен лет его измельчают сахарские ветры, и он распадается в мельчайшую пудру, если потереть его между пальцами. Но это в руках — и во рту, в чашке с чаем и тарелке с пастилой (марокканским пирогом, не имеющим ничего общего со сладкой нашей пастилой).
На земле порошок сцепляется в единую субстанцию, напоминающую отнюдь не содержимое сахарницы, а подмосковную глину. Он цепляется за ноги, липнет к одежде, тащится за тобой в палатку и остается в ней навсегда.
Песком полно все, и даже черное небо кажется осыпанным песком от мелких и мельчайших звезд, проступающих на нем.
Под черным небом в честь свалившихся с неба высоких гостей выступил симфонический оркестр Марокко. "Мы счастливы играть на этой древней земле",— сказал дирижер Самир бен Саид перед тем, как погрузить усталых слушателей в счастливый сон. Немного встряхнулась публика лишь под цирковой марш, которым симфонисты завершили свое выступление — возможно, по заказу какого-нибудь гостя из солнечного Рабата, столицы Королевства Марокко.
Пилоты проводят ночь в больших палатках на расстеленных на песке арабских коврах. Одна палатка мужская, одна палатка женская, как в пионерлагере. Сортир — за барханом, умывальники — под открытым небом, и лица пилотов отражаются в зеркалах вместе с отдаленными силуэтами верблюдов. За ночь полог палатки промокает, и крупные капли падают на тебя холодным утренним душем.
На рассвете пестрые самолетики, собравшись в косяк, уходят по маршруту дальше, сделав круг почета над торчащим из прибоя Каза-Маре. Почта больше никому не нужна, SMS исправно ходят даже в марокканской пустыне.
Военный летчик
Журналист, стоящий рядом со мной, говорит:
— Тут летал мой дядя, я ведь племянник Мермоза. Вы знаете Мермоза?
Еще бы! Жан Мермоз, лучший друг Сент-Экзюпери, национальный герой Франции, великий летчик, открыватель новых трасс. Его самолет пропал без вести в декабре 1936 года.
— Ему было только 35 лет, когда он погиб. Эта чертова трасса тянулась на 13 тыс. километров. И на каждые пять километров приходился один мертвец. Сколько разбившихся летчиков, сколько погибших молодых людей, и лучших людей! Сент-Экзюпери еще повезло — он дожил до сорока с лишним лет, по меркам летчиков он был просто стариком.
Вернувшись в Париж, я отправляюсь в Ле-Бурже, в Музей авиации и космонавтики. Некоторое время назад IWC открыла здесь зал, посвященный Сент-Экзюпери. Здесь рассказывается о том, как в 1944 году он вылетел с Корсики на свое последнее боевое задание.
Его "Лайтнинг" П-38 не вернулся на базу. Обстоятельства смерти остались неизвестными. Говорили, что его сбил немецкий истребитель. Говорили, что он упал, не справившись с управлением (после нескольких аварий он был подвержен обморокам, особенно на больших высотах, где нужна была кислородная маска). Говорили, что он покончил с собой, направив самолет в море.
В 1983 году французский рыбак нашел в своих сетях серебряный браслет с именами Сент-Экзюпери и его жены Консуэлы. Благодаря браслету нашли и упавший в море самолет, обнаружив, что на нем нет следов пуль. Этот браслет теперь лежит в витрине, а рядом с ним выставлена поднятая со дна стойка шасси с регистрационным номером.
В соседнем зале крутят кино — по сценариям Сент-Экзюпери было снято несколько фильмов,— и на черно-белом экране возникают виды Кап-Джуби. Я узнаю взлетную полосу, испанский форт, океан и марокканскую пустыню, которую я теперь не спутаю ни с какой другой.