Карельское хороводоведение

Заявившая о себе книгой рассказов писательница Анна Лужбина вновь дебютирует — теперь в жанре романа. В нем она развивает придуманный ею тип «юркого человека», создавая ему идеальную среду в карельском селе Паданы на берегу Сегозера. Роман привлекает тихим обаянием фольклорной старины — и втягивает читателя в острую драму о семейных отношениях и социальном авторитете. Рассказывает Валерия Пустовая.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

И первая, и вторая книги Анны Лужбиной носят названия, дающие читателю ключ. Ее дебютный сборник рассказов, попавший в финал премии для молодых авторов «Лицей», полностью оправдывал свое название. «Юркие люди» (2023) были книгой формально реалистичных рассказов, читавшихся как сказки. Все дело было в героях, проявлявших чудеса юркости из желания увернуться от общества — его требований и стандартов жизни. Рассказы Лужбиной открывали тайную сторону пресловутого «маленького человека». В них горел огонек — до того неуловимый, что даже слова не подберешь, как его назвать. Юркие герои Лужбиной согревались тихой привязанностью, маленькой нежностью к чему-то, что общество посчитало бы ничтожным или утраченным. Одинокие и странные, они, не дождавшись помощи извне, в самих себе обретали опору и друга.

Читатель ждет уж рифмы «крууга», но взять ее скорей не так просто. Названием роман Лужбиной обещает и концепцию, и идею, и символ. Но в исполнении обещанного не так уж последователен.

Начать с того, что круугу — традиционный карельский танец, разомкнутый хоровод, возглавляемый ведущим,— в романе хочется рассмотреть и прочувствовать.

Но автор показывает танец немногословно и только со стороны: «деревенские у Сегозера танцуют хоровод-змейку и закручиваются волшебной спиралью», «для съемки танцевали круугу — закрутили веревку-хоровод, взявшись за руки».

Роман поначалу сам похож на хоровод-змейку: представляет героев по очереди. В первых главах мы смотрим глазами взрослой женщины по имени Женя. Ее брат готовится открыть на Онежском озере глэмпинг — ни слова, ни плана такого не понимает их отец. У отца в прошлом не срослось что-то важное в этих краях, и все, что ему остается,— навестить местное кладбище. Женя, которая и сама чувствует себя неудачницей, сбегает вместе с отцом из пока еще не отапливаемого глэмпинга. В ее руках — детские письма, которые когда-то присылали ей два сельских мальчика.

И вот очередная глава включает прошлое — показывает нам село глазами одного из этих мальчиков. Узнаваемый герой Лужбиной — одинокий и странный, он не вписывается в местное общество ни внешне, ни душой. Слишком толст, потому что раскормлен и слишком любим своей матерью. Мать мальчика любит, но не поддерживает в самом дорогом — дружбе с девочкой из Петербурга, той самой Женей, чьи родители строят амбициозные планы по переустройству села.

Мать отвергает чужаков с истовостью неофита: она сама пришлая, поселилась в Паданах, выйдя замуж за случайно встреченного карела-охотника. И вот роман переходит на ее точку зрения: мы видим заводской городок и душную семью, откуда эта героиня рвалась к настоящей любви и речному простору, а вырвалась к одиночеству и мелочной опеке над сыном.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Сын невидимо для матери играет с отцовским ружьем и вступает в заговор с хулиганом. Беспризорник при живых, но нерадивых родителях, хулиган этот страшится, что его отправят в детский дом. Сделать это может местный авторитет, исполняющий роль всеобщего отца.

Сельского патриарха злит, что богачи из Петербурга, приезжающие в Карелию отдыхать, не желают считаться с его властью и местными нравами. Они мнят себя реформаторами и благотворителями, тогда как он выставляет себя хранителем старины. Но выведут его из себя два мальчика, которые, не вникая в расклад, ищут внимания девочки из Петербурга и лазейки в независимость.

Тут хоровод сминается: глав с точки зрения хулигана или патриарха мы не дождемся, зато будет мистическая вставка от сельской красавицы, которая слывет ведьмой. Точки зрения начнут меняться не по цепочке: например, внезапно вернется взгляд матери. И завершится роман в традиции не крууги, а закольцованного повествования: мы увидим современное село Паданы глазами Жени, чей голос роман открывал.

Так что показать или выстроить «круугу» в романе не получилось. Но получилось раскрыть ее как модель человеческих отношений. «Крууга: все связаны»,— читаем мы. А дальше: «Сомкнуть бы эту цепочку…» Герои романа притягиваются один к другому асимметрично. Тот, за кем тянется один, сам тянется к кому-то или чему-то другому.

«Крууга» — модель отношений, где люди не встречаются взглядами, друг на друга не смотрят. Вроде бы ведут общий танец: куда деваться, когда земля, село, время даны на всех,— но не видят общую, на всех, картину жизни.

Именно это боятся утратить те, кто в романе выступает против модернизации села: общее на всех знание, как жить. Главная плакальщица в селе, умирая, уносит с собой не только подлинные ритуалы свадеб и похорон. Почему, сетуют в романе, она «не сказала нам, как стать счастливее»?

Мистический матриарх, плакальщица изображена в романе наиболее здравомыслящим человеком. Она велит лечиться девушке, мнящей себя ведьмой. И предвидит, что в селе «будет другое — не как раньше». Время линейно, как крууга: бежит вперед, не оглядываясь на возложенные надежды. И кто будет виноват, если выстрелит припрятанное отцовское ружье: непослушный мальчик или мать, не допускавшая мысли, что ее сын когда-нибудь вырастет?

Лужбина А. Крууга : роман.— М. : АСТ ; Редакция Елены Шубиной, 2026.