В последнее время проблемы аудита запасов нефти и газа стали предметом обсуждения не только в кругах самих недропользователей, но и попали в поле зрения чиновников. О тонкостях работы независимого аудитора запасов, последних изменениях в их классификациях и возможности обмануть аудитора Ъ рассказал председатель совета директоров Miller and Lents ДЖЕЙМС ПИРСОН.
— Какие планы у Miller and Lents в России?
— Прежде всего, продолжать работать в сфере независимой оценки запасов нефтегазовых месторождений. Представительство пока открывать не планируем — мы хотим оставаться западной фирмой, делать всю нашу работу в Хьюстоне. Но относительно недавно мы учредили в России компанию "Нефтегазконсалт", которая будет помогать нам российским опытом, а также будет проводить оценку запасов по новой российской классификации, которая должна вступить в силу 1 января 2009 года.
— Для чего было нужно учреждать новую компанию?
— В новой российской классификации, как и в новой классификации Общества инженеров-нефтяников (SPE), есть категория "ресурсы", а оценку ресурсов проводить особенно сложно. Для этого нужен опыт работы на местах, в регионе. А Miller and Lents хотела обеспечить себе доступ к этому опыту, к данным, которые нам нужны для оценки, заручиться помощью русских инженеров и геологов.
— В чем разница между методиками оценки запасов Miller and Lents и DeGolyer&MacNaugton?
— Не могу сказать. Профессиональная этика не позволяет нам публично обсуждать методики оценки другой аудиторской компании. Лет десять назад я беседовал с председателем совета директоров D&M Фредом Гротте, и тогда он говорил, что компания не будет делать аудит запасов, а будет только оценку, но я не знаю, чем это закончилось. Нам никогда не приходилось сравнивать, кто оценивает запасы строже — мы или они. Конкуренция среди аудиторов запасов не настолько явная. Мы не занимаемся пиаром, у нас почти нет рекламы, но мы работаем уже 60 лет и всегда имели заказы. На услуги независимого аудитора всегда есть спрос.
— В чем разница между аудитом и оценкой запасов?
— Это два разных вида работы. Аудит — это когда клиент предоставляет свою оценку запасов по каждому месторождению и по каждому коллектору, а также исходные данные, на основании которых сделана эта оценка. А аудитор проверяет качество данных и соблюдение процедуры оценки и пишет доклад о том, считает ли он такую оценку обоснованной. Как правило, заключение о правильности оценки клиентом собственных запасов делается в том случае, если расхождение с выводами самой Miller and Lents, сделанными на основе анализа тех же исходных данных, не превышает 10%. В противном случае аудитор пишет, что не считает оценку верной, и объясняет почему. А оценка — это когда аудитор самостоятельно оценивает запасы на основании предоставленных клиентом данных.
— Российские компании чаще просят сделать аудит или оценку?
— В основном оценку. Но крупные компании иногда заказывают и аудит. Отметим, что крупные мировые компании, такие как Chevron, ExxonMobil, Shell, сами оценивают свои запасы, не прибегая к независимому аудиту, и делают так уже 50-60 лет. Списание запасов происходило крайне редко — так, в 80-х годах Texaco снизила свою оценку запасов газа на 25%. Рынок доверяет в плане оценки крупным международным компаниям. Но это не так в случае с небольшими независимыми компаниями, и это пока не так с российскими компаниями, потому что Запад не знает их достаточно хорошо. Со временем это произойдет: они будут делать сами оценку своих запасов, и инвесторы будут ей верить. Но мелкие компании всегда будут нуждаться в независимом аудите — им всегда нужны инвесторы, деньги, они пытаются выйти на биржу.
— Замглавы Росприроднадзора Олег Митволь утверждал, что оценка запасов компаний, которую проводят независимые аудиторы, неадекватна, поскольку аудиторы делают заключение на основании данных, предоставленных недропользователем, не проверяя их. Можно ли обмануть аудитора?
— Можно. И Олег Митволь поднял действительно серьезный вопрос. Такие компании, как Miller and Lents, работают на основании данных, предоставленных клиентом. Клиент приходит к нам и говорит: я хочу, чтобы вы оценили это месторождение или эту долю в проекте. Вот история добычи, вот геологические карты, каротажные данные — все, что нам нужно знать о месторождении. Мы эту информацию не проверяем. Бывает, что компания предоставляет ложные данные. Против этого есть некоторые средства — их не так много, и в этом Олег Митволь прав. Но, например: к Miller and Lents приходит компания, владеющая месторождением в Западной Сибири, и предоставляет нам свои данные. И мы знаем, какие из них имеют отношение к действительности, а какие — нет. Мы знаем, во сколько обходится бурение скважины в этом регионе, каковы типичные операционные затраты, каков налоговый режим. И если оператор пишет нам, что сможет пробурить и закончить скважину за $100 тыс., мы не будем это рассматривать. Всякий раз, когда что-то выпадает за пределы нормы, мы не принимаем эти данные. Если клиент предоставил подложную карту или карту несуществующего месторождения, дал фальшивые каротажные диаграммы, результаты опробования скважин, мы пытаемся это проверить.
— А если вам просто дадут карту чужого месторождения?
— В целом это может быть сделано. Вообще, мы априори исходим из предположения, что поданный на оценку актив принадлежит клиенту. На раннем этапе нашей работы в России у нас возникали проблемы такого рода: так, в 1996-1997 годах мы оценивали запасы одной из крупных российских компаний — по всем ее месторождениям. А потом к нам обратилась другая крупная компания, и среди ее активов мы обнаружили месторождения, которые уже оценивали для предыдущей. Мы им указали на это и отказались давать заключение, но второй клиент сказал, что мы ошиблись в случае с первым. Я ответил: если мы все же учтем эти запасы, то нам придется отдельно указать, что мы их уже отражали в другом отчете. Эта проблема была решена — силами самих компаний. Но в некоторых случаях мы не можем отследить и это. В наших отчетах есть специальная оговорка, что данные, на основании которых нами было сделано заключение, были получены от клиента, и мы не проверяли их подлинность. Это не относится к сфере нашей компетенции. Miller and Lents — компания инженеров и геологов, оценивающая технические и экономические стороны проектов. Мы — не следователи и не юристы и не можем заниматься выяснением того, принадлежат активы клиенту или нет. Словом, если компания решит предоставить нам ложные данные, мы не всегда сможем ее поймать. Впрочем, пока такого не случалось.
Я бы сказал, есть более серьезный риск — риск нечистоплотности самого аудитора. Я видел, как самый крупный в отрасли нефтегазовый аудитор — солиднее, чем Miller and Lents, D&M, Ryder Scott,— потерял все, поскольку брал деньги, огромные деньги, за то, что давал ложные заключения. И это всплыло. Сейчас этой компании не существует. Да, нас увольняли чаще, чем всех остальных, вместе взятых, но во всяком случае, все знают, что наши отчеты не сфабрикованы и независимы от клиента. Я видел много плохих докладов инженеров, и в основном такое происходило потому, что клиент пытался на них давить или даже шантажировать тем, что не заплатит. Такая опасность действительно существует.
— Российские компании пытались на вас давить?
— Не то чтобы давить. Компании часто оспаривают нашу оценку запасов, но как раз к этому мы вполне готовы. Иногда их аргументы обоснованны, иногда они предоставляют нам дополнительные данные, и мы меняем нашу позицию, потому что мы заинтересованы в том, чтобы дать наиболее точную оценку. А для этого нужно работать с клиентом, потому что он заведомо лучше нас знает свои активы. Две очень крупные российские компании отказались от наших услуг, поскольку были не согласны с нашей оценкой запасов, а мы отказались ее менять. В одном случае нашу оценку сочли очень высокой, а в другом — очень низкой. Если не ошибаюсь, в том случае, когда нашу оценку сочли низкой, они в итоге оказались правы, потому что впоследствии нашлись доказательства того, что их запасы выше. Но в случае, когда мы, по мнению клиента, оценили запасы слишком высоко, он нанял другого аудитора, который дал еще более высокую оценку.
— Вы сказали, что компанию, пытающуюся вас обмануть, можно на этом поймать. Как?
— За 30 лет моей работы несколько раз мы были абсолютно уверены, что клиент нам дал ложную информацию, и отказывались принимать его заказ. Иногда нам давали поддельный каротаж, но подделки были вопиюще нелепыми — люди попросту брали данные по другой скважине, что достаточно несложно определить. В России же вообще такого не случалось. Дело в том, что один из документов, которые мы всегда запрашиваем,— это форма 6-гр (статистический отчет по балансу углеводородного сырья.— Ъ). И никогда не было такого, чтобы из нее мы не получали нужную нам и точную информацию. Ведь в России изначально сложилась очень качественная внутренняя методика контроля — через Государственную комиссию по запасам (ГКЗ), лучше, чем в США, поскольку в США нет специального учреждения, контролирующего учет запасов всех компаний.
— Какие данные вы запрашиваете у клиента?
— Это достаточно длинный список, с чем иногда бывают связаны проблемы: клиенту кажется, что мы требуем от него слишком много. Это геологические карты месторождений, каротажные данные по каждой скважине, карты изопахит, карты разработки, результаты опробования скважин. Это электрокаротажные диаграммы по отдельным скважинам, с помощью которых мы проверяем, действительно ли карта изопахит показывает правильные нефтенасыщенные толщины. И, наконец, форма 6-гр. Мы также запрашиваем очень много экономической информации — даем клиенту форму, которую он должен заполнить. Речь идет об информации о цене на нефть за вычетом транспортных расходов и экспортной пошлины, операционных расходах, капзатратах на бурение, на создание инфраструктуры. И, главное, это планы клиента — ведь мы оцениваем месторождения исходя из них.
— Что вы думаете о новой российской классификации запасов? Ведь вы в какой-то степени участвовали в их разработке?
— Я читал классификацию, писал Габриэлянцу (Григорий Габриэлянц, глава авторского коллектива разработчиков новой классификации.— Ъ), где излагал свои взгляды, и думаю, он что-то включил, но не играл большой роли. Я считаю, что это огромный шаг вперед: ГКЗ поняла важность экономики и решила привести российские стандарты в соответствие с тем, что практикуется во всем мире, приблизила их к классификациям SPE, LSE (Лондонской фондовой биржи), SEC (Комиссии по ценным бумагам и биржам США). Действующая классификация — скорее геологическая, в большей степени отвечающая на вопрос, сколько можно добыть технически. А новая — сколько добыть экономически выгодно. По новой классификации нельзя что-то назвать запасами, если они некоммерческие, это называется условными ресурсами. И хотя остаются старые категории — А, В, С1, С2,— они ближе к тем, которые есть у нас. То есть А ближе к тому, что мы называем доказанными разбуренными разрабатываемыми запасами, B — к доказанным разбуренным неразрабатываемым, С1 — доказанным неразбуренным, С2 — вероятным и возможным. И мне кажется, что сейчас западное сообщество будет воспринимать запасы по российской классификации с большим энтузиазмом, чем раньше, потому что будет понятнее, о каких запасах идет речь.
— Зачем России нужна новая классификация, похожая на классификацию SPE, если есть классификация SPE?
— Меня уже об этом спрашивали. Честно говоря, не знаю. Может, России и нужна своя классификация. Что я знаю, так это то, что новые определения ближе к принятым в мире.
— Какие изменения были внесены в марте в стандарты SPE?
— Я был в комиссии по их разработке. Основная причина изменения классификации SPE — необходимость расширить ее охват. Раньше классификация ограничивалась только запасами, но значительная часть ценности компании не была в ней отражена — например, ее активы в геологоразведке. Новая классификация включает не только запасы, но и условные ресурсы (те запасы, которые станут коммерческими, например, при росте цены на нефть или появлении новых технологий), и перспективные ресурсы — активы в геологоразведке. Тут может возникнуть проблема в практическом внедрении классификации. Я твердо знаю, что два геолога никогда не оценят перспективные ресурсы одинаково — не сойдутся в вопросе оценки рисков, потенциала. Проблема не в классификации и не в идее — это прекрасная идея,— а в практическом ее воплощении.
— "Газпром" пригласил иностранные компании на Штокмановское месторождение в качестве подрядчиков, но эти компании не раз говорили, что смогут поставить часть запасов Штокмана себе на баланс. Это возможно?
— Да, возможно. Все зависит от соглашения между партнерами. Если в нем говорится, что партнерам будут платить за их услуги, но "Газпром" останется собственником запасов, партнер не сможет поставить их на баланс. Но если будет сказано, как в некоторых СРП, что партнеру будут платить из доли в чистой прибыли в баррелях, необходимых для покрытия инвестиций, партнеру могут разрешить поставить на баланс долю этих запасов. Все зависит от текста соглашения. Даже в старых регионах добычи, как в США, случаются разногласия по поводу того, кто владеет запасами,— из-за оплаты услуг инвестора через долю в чистой прибыли. Как раз недавно такое случилось. Оператор говорит: я принимаю все решения, я управляю месторождением, несу все издержки и плачу только долю в своей чистой прибыли, когда таковая возникает, вроде процента по ссуде. Так что все запасы мои. А SEC говорит: нет. Тот, кто имеет долю в чистой прибыли, имеет право подсчитать, сколько баррелей нефти он может в ее счет получить, и поставить эти запасы на баланс. На Штокмане, я уверен, вопрос о том, кому принадлежат запасы и как будет оплачиваться участие западного партнера, будет прописан кристально ясно. И условия контракта и лицензионного соглашения будут определять наличие или отсутствие такой возможности.