предупреждает Анна Наринская
Восьмисерийную картину "Преступление и наказание" должны показать на "Первом канале" до конца ноября, рекламные ролики этого фильма уже идут в эфире. И хотя тотальное осериаливание классики стало теперь просто рядовым фактом телевизионных будней (настолько, что развешанные по всей Москве билборды с рекламой "Войны и мира" вызывают только частный интерес — кто кого играет), перспектива нового "Преступления" все же как-то по-особому волнует кровь. Потому что много в этом произведении вопросов — как выразился бы Федор Михайлович — капитальных, ужасных, диких и фантастических, мучающих сердце и ум, неотразимо требуя разрешения. И требуют они этого разрешения сегодня никак не меньше, чем раньше,— события двадцатого века сделали проблематику Достоевского необратимо актуальной, события двадцать первого только придали ей новых красок. А канонический вопрос "Тварь ли я дрожащая?", безусловно, обошел в рейтинге главных русских вопросов дежурные "Кто виноват?" и "Что делать?".
Так что про "Преступление и наказание" интересно — как покажут самоубийство Свидригайлова? Какой прищур у Порфирия Петровича? С какой интонацией произнесет Раскольников то самое про тварь дрожащую? И вообще, каков "теперешний" Раскольников из себя?
На последний вопрос сериал, снятый режиссером Дмитрием Светозаровым, дает зрителям ответ самый удовлетворительный: исполняющий роль Раскольникова молодой артист Владимир Кошевой — прямо-таки красавец. Причем именно такой, каким описан у Достоевского: "он был замечательно хорош собою, с прекрасными темными глазами, темно-рус, ростом выше среднего, тонок и строен". И вообще, он изображает юношу "фантастического", с "теоретически раздраженным сердцем", который "людей презирает, бледным ангелом ходит", себя и других поедом ест и почти с ума сходит вполне сносно. Хотя работа это тяжелая — сериал снят очень близко к тексту, так что первые три серии несчастному молодому человеку приходится бродить по однообразным закоулкам и беседовать самому с собой. И странно было бы пенять артисту, что ему не все время удается сделать это зрелище увлекательным для зрителя.
Кроме внешних данных исполнителя главной роли у нового "Преступления" есть еще достоинства. Главное состоит в том, что создатели фильма не поддержали сегодняшнего тренда придавать любой картине из дореволюционной русской жизни эдакую ностальгически одухотворенную тональность, при которой что ни покажи — хоть придорожный трактир, хоть "веселый дом",— все оказывается ну очень милое. И если даже бедненько, так обязательно чистенько.
Конечно, команде нового "Преступления" материал предоставлял особые возможности, и нельзя не признать, они ими воспользовались вполне. Зрителя постоянно тыкают носом в разнообразные свидетельства нищеты и весьма искусно кинематографически поданную грязь. Половой в трактире накладывает еду образцово грязными руками, у Раскольникова идеально сальные волосы, а практически везде и всюду ползают бройлерные мухи. На предсмертной телятине Свидригайлова они устраивают прямо-таки отвратительную мушиную свадьбу. С телятиной это, может быть, и перебор — очень уж она розовая, а мухи слишком уж тучные и черные, и слишком уж все это метафорично. Но в целом — в смысле верности тексту, в котором про главных действующих лиц так прямо и сказано, что они были "задавлены бедностью",— работает.
Еще артист Андрей Зибров отлично играет роль Лужина. И вообще — некоторые артисты хорошо играют. Самоочевидный Андрей Панин (кому ж еще быть Порфирием Петровичем) совсем хорош в сцене "вы и убили-с", а из Юрия Кузнецова, конечно, получился очень точный Мармеладов. Зато другие артисты играют гораздо хуже, а из сцен сумасшествия и смерти Катерины Ивановны и самоубийства Свидригайлова получилось такое картинно-жалкое зрелище, что хочется отвести глаза.
Но с фильмами, и особенно с сериалами, такое часто случается — персонажей много, не всем же хорошо играть. И такие локальные провалы принято продукции этого рода прощать. А новому "Преступлению" можно было бы простить и подавно. За верность "Петербургу Достоевского" и нежелание лакировать его "дошедших до подлости" жителей, за попытку показать темную мистику повседневной, бытовой и страшной жизни и, главное, за — как поначалу кажется — трепетное отношение к оригиналу, преданность его букве вплоть до всех фирменных достоевских косноязычностей и инверсий. За эту верность можно было бы простить даже ужасное квазицерковное завывание, которое пущено за кадром в самых патетических моментах: например, когда Мармеладов говорит "надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти" или когда Соня читает про воскрешение Лазаря. Если бы эта верность имела место.
Все идет по плану вплоть до восьмой серии — в положенное время истерзавшийся вконец Родион Романович в изнеможении падает на подставленный ему полицейскими чиновниками стул и произносит: "Это я тогда убил старуху-чиновницу". Следующим кадром мы видим посыпанную снежком каторгу. У острога мнется укутанная в платок Соня в исполнении молодой артистки Полины Филоненко. Затем — перед нами Раскольников в кандалах и арестантской шапке. Его внутренний монолог строго соответствует тексту Достоевского: "Ну, чем мой поступок кажется им так безобразен? Тем, что он — злодеяние? Что значит слово "злодеяние"? Совесть моя спокойна... В таком случае даже многие благодетели человечества, не наследовавшие власти, а сами ее захватившие, должны бы были быть казнены при самых первых своих шагах. Но те люди вынесли свои шаги, и потому они правы, а я не вынес, и, стало быть, я не имел права разрешить себе этот шаг". Потом показывают, как бритого наголо Раскольникова выводят на свидание с Соней и несчастная пара печально сидит на берегу "широкой пустынной реки". Камера отъезжает. Титры.
И никакой тебе обретенной любви Раскольникова к Соне. Никакого падения к ее ногам, никакой "зари обновленного будущего", сияющей на их лицах. И никакого Евангелия. И никакого воскресения — ни Лазаря, ни Раскольникова к новой жизни. А раз ничего этого нет, так, значит, все совсем наоборот — значит, не ошибался всю дорогу Раскольников: если ты можешь вынести свой шаг, ну, например, зарубишь топором старушку и ее слабоумную сестру, а потом, посвистывая, отправишься по своим делам,— значит, ты право имеешь. А если все-таки потом распустил слюни — место тебе в остроге. Так что из новой экранизации "Преступления и наказания" нельзя не сделать вывод, что Достоевский написал просто-напросто роман о слабаке.
Режиссер Дмитрий Светозаров утверждает, что у него было право на такую трактовку. Эпилог "Преступления", по его мнению, написан другим языком, чем весь роман, откровенно приделан к тексту, прямо-таки притянут к роману за уши. "И вообще,— говорит режиссер,— вопрос о Боге у Достоевского сложнейший. А в теперешней псевдоправославной России он мог бы оказаться просто опасным". Тут даже возразить нечего: да, с Богом у Достоевского отношения были сложные. Да, в теперешней России про Бога говорить трудно: легко скатиться либо в мракобесие, либо в общепатриотический мейнстрим. Что все-таки не означает, что можно отрезать конец у не самого распоследнего в литературе текста и вот так запросто лишить его катарсиса просто потому, что этот конец не нравится, а катарсис кажется нелогичным. И вообще, что же это выходит: про Бога, раскаянье и обновление — опасно. А про то, что — как в итоге из этой экранизации следует — если кто не тварь дрожащая, так тот право имеет и может старушек глушить — это не опасно?
От этого всего беспокойно как-то становится. Появляется чувство общей неуверенности: нет, не в будущности вопроса о том, оправдывает ли цель средство — на это никакие экранизации повлиять не могут,— а в том, что, оказывается, нам могут предложить в телевизионном сериале. Ведь вообще-то практика осериаливания классики так прижилась во всем мире именно потому, что надежды на то, что новые поколения будут эти толстые книги читать, мало, а именно в многосерийных телефильмах все эти истории можно подробно изложить. И как-то принято к этим сериалам по классике относиться с доверием — хотя бы в смысле грубого изложения содержания. И хоть опасений господина Светозарова по поводу неоднозначности бытования православия в сегодняшней России нельзя не разделять, но, с другой стороны, так нам и "Войну и мир" экранизируют без эпилога. Ведь пропагандировать в сегодняшней России семейные ценности и многодетность — это как-то слишком лояльно, прямо неудобно может получиться.