В минувшие выходные Малый театр показывал последнюю в уходящем сезоне премьеру. Давали Островского: режиссер Виталий Иванов поставил "Волков и овец".
Длившийся года два репертуарный бум на пьесы Островского в минувшем сезоне практически сошел на нет, а самым популярным русским драматургом в последние месяцы стал Гоголь. Что до Колумба Замоскворечья, то на него все это время режиссеры смотрели то через призму Гоголя же, то Достоевского, то Чехова. Оглядывались на опыты Мейерхольда, Эфроса, Товстоногова. Иные ни на кого не оглядывались, пытались рассмотреть пьесы Островского как самобытный мир, до сих пор ускользавший из рук настойчивых трактователей.
Так или иначе, в определении причин повального обращения театров к Островскому критики были единодушны: в переходные времена сбитый с толку, растерянный зритель тянется к устойчивости и стабильности. Он хочет ясности, хочет, чтобы его утешили или чтобы попросту показали, кто есть кто в этом мире. А Островский и есть гарант нравственных установлений и цельности национального характера. Спора о побудительных мотивах вспыхнувшей любви к драматургу нет. Спор же о сценических средствах налицо. Но на Малый театр как на арбитра в этом полемике никто не надеялся. Виталий Иванов, впрочем, никаких точек над i ставить и не собирался. Он всего лишь не нарушил основного сегодняшнего эстетического кредо Малого: не обманывать ожиданий "простого" зрителя. "Дом Островского" не обещает лишнего, никогда не разочаровывает доверившихся, но и свободен от обязательств перед взыскательной элитой.
В нынешнем спектакле Малого все соответствует представлениям человека, последний раз побывавшего в театре сто лет назад. Сцена перед началом скрыта бархатным занавесом, он опускается между картинами для перестановки декораций; освещение равномерное и неизменное; разговаривают на сцене громко и отчетливо, никогда не перебивая друг друга, но и без пауз; на живописном заднике тщательно прорисованы деревья, за ним зажигается круглая луна; среднеарифметическая добротная выгородка легко приспосабливается под разные места действия. Каждая реплика и каждая ситуация на сцене обозначает ровно то же, что в литературном тексте. И чтоб духу никаких метафор не было.
К счастью, пьеса Островского гениально смешна, и текст живет независимо от языка сценического. На просторах театральной архаики легко дышится и актерам. Каждый получает щедрую долю аплодисментов, никто не обделен бенефисными уходами. Спокойный дух наивного старого актерского театра царствует на подмостках Малого: впрочем, скорее не старого, а вневременного. Это мощное театральное поле втягивает всех актеров, независимо от школы — и когда-то игравшую у Анатолия Васильева Людмилу Полякову (Мурзавецкая), и впервые ступившую на подмостки Малого Ирину Муравьеву (Купавина), и старейшину этой сцены, колоритную Татьяну Панкову (Анфуса Тихоновна). По существу, Виталий Иванов поставил водевиль, а не высокую комедию, выстроенную Островским на отталкивании от литературной традиции. Непобедимое очарование этого жанра есть мера строгого консерватизма.
Не сегодня и даже не вчера под "смыслом" обращения к классическому произведению стало принято понимать совершаемое художником "приращение смысла". Поэтому можно сказать, что "Волки и овцы" спектакль бессмысленный; но эта его "бессмысленность" добродушна и не лишена обаяния. Спектакль вовсе не скучен. А тот, кто на "Волках и овцах" будет зевать и тосковать, должен досадовать не на пыльный старомодный театр, а исключительно на себя, знающего пьесу почти наизусть, безвозвратно утратившего зрительское простодушие и детскую непосредственность.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ