Обозреватель Михаил Ъ-Трофименков
Событие недели — "Мое сердце биться перестало" (De battre mon coeur s`est arrete, 2005) Жака Одиара, редкий пример ремейка, который почти не уступает оригиналу — нью-йоркской балладе Джеймса Тобака "Пальцы" (1978) (3 ноября, "Первый канал", 00.20 ****). Наверное, в этом большая заслуга сценариста Тонино Бенаквиста, одного из лучших французских романистов, автора известных в России "Саги" и "Малавиты". Но история, рассказанная Тобаком, идеально совпала с темпераментом Одиара, виртуоза черного юмора, поэта маргиналов, любой ценой рвущихся наверх. У Тобака герой изуверски выбивал долги у коммерсантов, задолжавших его отцу-ростовщику. У Одиара — при помощи бейсбольной биты герой очищает квартиры, захваченные беспаспортными иммигрантами, или запускает в дома, сбивая их цену. Но французский громила, сыгранный Роменом Дюри, как и герой Харви Кейтеля, страдает от раздвоения личности. Его пальцы крушат челюсти, а в его воображении — пляшут на клавишах рояля. Сидя у стойки бара, он барабанит по ней, словно гаммы играет, а потом, насосавшись кокаина, въезжает в морду первому встречному. Зверь тянется к прекрасному: честь ему и хвала, но беда в том, что зверь-то бездарен. Первое же занятие с вьетнамкой-пианисткой приводит ее в отчаяние, что не помешает ей покориться обаянию мерзавца и стать его женой. Финал — апофеоз черного юмора Одиара-Бенаквиста. Светский выход супругов на концерт завершается побоищем, участие в котором, однако, не мешает герою в заляпанной кровью манишке успеть занять свое место в первом ряду с первыми тактами музыки. С фильмом Одиара забавным образом перекликается "Мой американский дядюшка" (Mon oncle d`Amerique, 1980) Алена Рене, одного из отцов французской "новой волны" (2 ноября, "Культура", 23.55 ***). Никакого "американского дядюшки" в фильме, естественно, нет. Это обозначение персонажа, вопреки всякой логике вмешивающегося в действие, "бога из машины" или "чертика из коробки". Фильм, наверное, случайный для Рене, слишком умозрительный, мягко говоря, странный, но, в конце концов, это странность гения, дань увлечения теориями профессора Анри Лабори. На экране разыгрываются повседневные драмы трех связанных друг с другом персонажей. Ничего особенного, мелочи жизни, столь милые французскому кино 1970-х годов. Примерный буржуа Жан, делающий литературную и политическую карьеру, бросает семью ради актрисы Жанны, но жертвует ею, поддавшись шантажу бывшей жены. Сама же Жанна, некогда бунтовавшая против родителей-коммунистов, испытав разочарование от разрыва с Жаном, делает карьеру в качестве финансового консультанта. Работа сводит ее с Рене, воспитанным в строго католической, крестьянской семье. Потеряв работу, он совершает попытку самоубийства. Но во все эти жизненные коллизии периодически вторгается профессор Лабори и его лабораторные крысы. На их примере ученый доказывает, что все людские реакции обусловлены, грубо говоря, условиями, в которых прошло детство "подопытных". Рви связи с прошлым, сколько хочешь, но буржуазность, коммунизм или католицизм семьи будет определять все твои реакции. А их только две: борьба или бегство. Если же бороться не с кем или некуда бежать, крыса, то есть человек, пытается убить себя. Прав или не прав профессор в своем вульгарном материализме, дело десятое. Важно то, что Ален Рене снял фильм, не имеющий аналогов в истории. Зато разочаровывает "Долгая помолвка" (Un long dimanche de fiancaille, 2004) Жана-Пьера Жене, экранизация самого неудачного романа Себастьяна Жапризо (4 ноября, НТВ, 23.45 *). После конца первой мировой войны героиня ищет жениха, обезумевшего от окопного ада и ставшего жертвой военно-полевого трибунала, не веря, что он погиб. Его не расстреляли за самострел, а выбросили, вместе с такими же бедолагами, на ничейную землю, перепаханную затем снарядами и бомбами. Окопы Вердена до сих пор остаются сильнейшей травмой для французского национального сознания — и Жене превратил их в нечто, напоминающее лабиринт из компьютерной игры, по которому мечется камера. Окопников — в манекены, наряженные в шинели, красиво разлетающиеся на куски в батальных сценах. А героиня, в романе — парализованная, на диво шустро ковыляет по экрану, припадая то на одну ногу, то на другую и не забывая при этом жаловаться, что совсем обезножела. Конечно, верность тексту не может служить критерием оценки фильма. Но его беда в том, что весь фильм подчинен обслуживанию Одри Тоту, которую можно любить, можно не любить, но отсутствие у нее какого-либо драматического темперамента не признать невозможно.