Книга без правил
Выставка в Литературном музее вспоминает провокационные и скандальные опыты 1910-х годов
В московском Государственном литературном музее проходит выставка «"Лицо нового искусства": русская футуристическая книга». Издания, которые чинно демонстрируются на ней, сто с небольшим лет назад выходили с громкими скандалами. Впрочем, многие из них и сегодня выглядят совершенно новаторскими благодаря смелым дизайнерским решениям. И, как считает Ксения Воротынцева, заставляют вспомнить о современных зинах, предтечей которых, собственно, и являются.
За тихими плакатами и книгами, показанными на выставке, скрываются звонкие «пощечины общественному вкусу»
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
За тихими плакатами и книгами, показанными на выставке, скрываются звонкие «пощечины общественному вкусу»
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
Газетные заголовки 1910-х так и сочились желчью. Типичный пример — «Поэзия свихнувшихся мозгов». Впрочем, футуристов это ничуть не смущало: они мечтали деконструировать все существующие каноны — от словесных до визуальных, а заодно хорошенько встряхнуть буржуазную публику. Провокация была важной частью их бурной деятельности. Особенно богатым на скандалы выдался рубеж 1913–1914 годов, когда Владимир Маяковский, Давид Бурлюк и Игорь Северянин отправились на гастроли по Российской империи с «поэтоконцертами» или «стихобойней». Маяковский, как вспоминали современники, раздавал словесные оплеухи направо и налево: признанных критиков обзывал «бараньими головами», а поэзию прошлого сравнивал с застрявшим в зубах недоваренным мясом. Итогом этих эскапад стало расставание с Северяниным, не выдержавшим слишком радикальных заявлений товарища, а также исключение Маяковского с Бурлюком из Московского училища живописи, ваяния и зодчества.
И это лишь один из множества эпизодов, которыми пестрит история русского футуризма. Наши деятели в этом смысле не отставали от зарубежных, которые тоже охотно задирали зрителей. Правда, в глубине души поэты и художники все же оставались людьми воспитанными. Это иллюстрирует, например, приезд Маринетти в Россию в 1914 году. Основатель футуризма надеялся как следует расшевелить публику — как минимум, услышать в свой адрес свист и крики возмущения. Его и правда с нетерпением ждали: Михаил Ларионов, например, грозился закидать гостя тухлыми яйцами. Но, несмотря на провокации, драки не случилось: свои отношения оппоненты выясняли исключительно в эстетической плоскости.
Выставка «"Лицо нового искусства": русская футуристическая книга» в Государственном литературном музее, формально приуроченная к 140-летию со дня рождения Велимира Хлебникова, переносит зрителя в литературно-художественные диспуты той эпохи.
А заодно показывает, что у желтой кофты Маяковского был печатный аналог: эпатажные книги тоже нешуточно раздражали публику. Некоторые издания даже были как раз таки желтого цвета, со страницами, сделанными из обрывков обоев и усеянными аляповатыми цветочками — как «Танго с коровами», сборник поэм Василия Каменского. В этой книжке добропорядочного обывателя шокировало все: и необычная пятиугольная форма, и разномастные, прыгающие по странице шрифты, и, наконец, само название. Мало того что в нем отсутствовала логика — как можно скрестить коров с танго? — так еще и сам танец в середине 1910-х все еще считался слишком откровенным. Заманчивости скандальному образу Каменского добавлял яркий факт: в 1911-м он выучился на авиатора и таким образом действенно воплотил в жизнь страсть футуристов к машинам и большим скоростям.
Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото
В создании футуристических книг участвовали многие будущие классики — от Ларионова с Гончаровой до Малевича и Ольги Розановой. В некоторых, совсем эстетских изданиях текст даже не набирали типографским шрифтом: cначала писали от руки, а потом размножали написанное литографским способом, чтобы всеми способами передать индивидуальность поэта. Эти «самописные», или «саморунные», книги и правда кажутся предшественниками нынешних зинов. Оформление не подчинялось никаким правилам: например, на обложке «Заумной гниги» Алексея Кручёных и Романа Якобсона, выступившего под псевдонимом Алягров, красовалась белая костяная пуговица — идея художницы Ольги Розановой. Тиражи часто были смешные, но даже их удавалось напечатать со скрипом. Первый сборник стихов Маяковского «Я», оформленный Василием Чекрыгиным и Львом Жегиным, сыном знаменитого Шехтеля, согласилась выпустить «маленькая литография в тупике на Никольской», как писала Вера, сестра Льва. Да и то «после долгих уговоров».
Нынешняя выставка выстроила бурные события эпохи русского футуризма в хронологическом порядке.
От инициатив Николая Кульбина — «сумасшедшего доктора», влюбившегося в искусство в 40-летнем возрасте и ставшего идеологом великого кабаре «Бродячая собака», до первых трагедий, прервавших этот праздник жизни. Речь, конечно, о Первой мировой войне, на которой погиб художник Михаил Ле-Дантю, а потом и о революции. Как писал поэт Вадим Шершеневич, русский футуризм стал «неосознанным предтечей» этих глобальных потрясений, когда на смену литературным перепалкам пришли настоящие кровопролитные баталии. Кто-то пытался пересидеть смутные дни подальше от столиц, в Тифлисе, как братья Зданевичи, первооткрыватели Пиросмани. Однако дни футуризма уже были сочтены: на смену ему пришел молодой и дерзкий конструктивизм, еще не подозревавший, что и ему отмерено не так много.