специально для Российского фонда помощи
Международная конвенция о правах ребенка гласит: ребенок не может быть разлучен со своими родителями, разве только если родители лишены родительских прав по решению суда. Никто никогда ни на каком основании не может запретить родителям и детям быть вместе. Тогда почему, спрашивается, родителям и детям запрещено быть вместе в детской реанимации? Кто придумал эти правила? Какие соображения гигиены могут быть выше соображений любви?
Девятнадцать лет назад, когда рождался мой старший сын, меня не пустили даже и на порог родильного дома. Как-то само собой разумелось, что присутствие отца на родах непременно будет угрожать правилам асептики и антисептики, что отец непременно станет (посредством флирта, что ли?) отвлекать роженицу от главного ее занятия рожать, что на одежде будущего папы обязательно будет занесен в родильный зал зловредный стафилококк и что при виде крови, пуповины или, не дай бог, плаценты молодой папаша обязательно рухнет в обморок и придется акушерам не только принимать роды, но еще и откачивать мужчину, проявившего излишнее любопытство.
Семь лет назад, когда рождалась моя младшая дочь, меня, наоборот, пригласили в родильный зал, мне выдали чистый халат и бахилы, я видел, как рождается мой второй ребенок с самых первых схваток и до последней потуги, я держал жену за руку, и я был первым человеком, кроме акушерки, который взял ребенка в руки.
Оказалось, что все строгие правила, придуманные для родильных домов заботливым Министерством здравоохранения, суть не что иное, как условность, которую можно преодолеть всего лишь тем, что в роддоме для отца, желающего присутствовать на родах, припасены чистые бахилы и халат. Попробуйте угадать, кстати, который из двух моих детей покинул родильный дом со стафилококком? Разумеется, старший сын.
Слава тебе господи, мои дети никогда не попадали в реанимацию и никогда не подвергались интенсивной терапии. Но по роду своей работы я в детских реанимациях бывал неоднократно и берусь утверждать, что медицинские эти учреждения устроены на принципиально ложных и негуманных основаниях.
Начать хотя бы с того, что меня, журналиста, в детскую реанимацию пускают, в то время как родители больных (если не сказать умирающих) детей принуждены ждать под дверью. Письмо из редакции ("Главному врачу такому-то... просим вас оказать содействие в написании материала о...") удивительным образом оказывается весомее родственных связей, любви и прав, которые связывают больного ребенка и его родителей. Журналист имеет право войти в детскую реанимацию, а мать — нет. Сестричка с соседнего отделения имеет право войти в реанимацию, просто чтобы поболтать с реанимационной сестрой, а мать — нет. Самый последний слесарь, если надо починять кислородную установку, имеет право войти в детскую реанимацию, а мать — нет.
У меня десятки свидетельств. Родители детей, перенесших (и не перенесших) реанимацию, говорят в один голос: было ужасно, было невыносимо, было чудовищно для матери и для ребенка то, что к ребенку в реанимацию не пускали. Вот мать стояла под дверью реанимационного отделения и слышала, как дочь ее из-за двери кричала: "Мама, помоги!" И не разнесла дверь, и не перегрызла горло врачу, не пускавшему ее в реанимацию, потому что боялась (внимание!), что врач обидится и не будет применять к ее девочке необходимых реанимационных действий. Вот ребенок рассказывает, что мама, прорвавшись к нему в отделение на пару минут, принесла для поддержания духа любимую игрушку, а доктор, как только мама ушла, игрушку отнял и бросил на пол. Вопрос: игрушка мешала стерильности? Другой вопрос: игрушку нельзя было простерилизовать? Почему бинт простерилизовать можно, а плюшевого медвежонка нельзя?
Реаниматологи приводят контраргументы. По словам реаниматологов, родителей нельзя пускать в реанимацию, потому что, увидев родителей, дети слишком сильно радуются, а расставаясь с родителями, дети слишком сильно плачут. Почему-то никому не приходит в голову вообще не разлучать родителей с детьми ни днем, ни ночью, тогда и не будет ни слишком сильного восторга встреч, ни слишком отчаянной горечи расставаний, а будет только поддержка, любовь и внимание, которых (никто не станет отрицать) в реанимации больному не бывает много.
Реаниматологи говорят, что интенсивная терапия — слишком сильное для нервной мамаши зрелище. Редкая, уверяют реаниматологи, женщина способна без содрогания смотреть, как ее ребенка интубируют. Ну так, по-моему, пусть смотрит на интубацию с содроганием, а от слишком сильных содроганий надо дать матери седативных препаратов и потратить пять минут, чтобы объяснить, зачем ее ребенку в горло засовывают металлическую палку и как устроена искусственная вентиляция легких.
Реаниматологи говорят даже, что будто бы в присутствии родителей дети "расслабляются и перестают бороться за жизнь". От реаниматологов я первый раз в жизни услышал, таким образом, что с мамой ребенку труднее выжить, чем без мамы.
Еще я слышал от реаниматологов, что во время реанимации одни органы мешают другим выживать. Бывает, например, нужно отключить человеку нервную систему, чтобы реакция организма на боль не привела пациента к смерти быстрее, чем сама болезнь. Грубо говоря, реанимация — это и есть отключение одних органов на то время, пока восстанавливаются другие. Однако же ни одному врачу не приходит в голову на время интенсивной терапии оставлять подлежащие отключению органы за дверью реанимационного отделения. И в этом смысле, мне кажется, важно понять: мать — такой же неотъемлемый орган ребенка, как сердце или печень. Во время интенсивной терапии этот орган требует особого внимания. Внимания, а не ампутации.