Сергей Ходнев об "Истории уродства" под редакцией Умберто Эко
В общем, следовало этого ожидать: при знакомстве с предшествующей "Историей красоты" и впрямь возникало недоброе желание посмотреть, как те же самые авторы будут выкручиваться, если вместо красоты им придется рассуждать об уродстве. Пришлось. Хотя те это авторы или не те — сказать сложно, ибо, кроме многозначительного "под редакцией Умберто Эко", сведений об авторах в выходных данных нет. Но пригляд самого синьора Эко, как бы то ни было, и в самом деле чувствуется. Прежде всего в узнаваемой слегка снисходительной интонации, с которой читателю преподносится респектабельное эрудитское рагу из сведений и обобщений, на сей раз касающихся темы уродства в мировой культуре.
Не одного уродства как такового, конечно,— этим-то затея книги и сложна. Уродство как страшное, уродство как смешное, уродство как проявление разнообразия мира, уродство как философская категория, нравственное уродство. Это только самое основное из того, что навскидку приходит в голову при мысли о культурологическом бестселлере про уродство, и надо признать, что все это в книге освещено. Освещено обстоятельно, с выдержками из мыслителей от Платона до Батая, от Августина Ареопагита до Сьюзен Зонтаг, с цитатами из художественной литературы от Аристофана до самого Эко (скромность, если призадуматься, тоже чуток уродлива). И, разумеется, с иллюстрациями: визуальный ряд книги представляет, пожалуй, ее главную ценность.
Потому что текстовая часть тут в смысле своей сенсационности по крайней мере неровная — на одно интересное наблюдение, на один доподлинно малоизвестный факт приходится пригоршня разжеванных банальностей, пускай даже здравых и логически упорядоченных в соответствии с общим планом книги. Не всегда с предлагаемыми теоретическими постулатами легко согласиться. Когда рассуждения входят в резонанс с любимыми Эко темами, то все очень звонко и убедительно — хотя опять-таки, если говорить об Эко, обаятельнее эти рассуждения смотрятся в контексте "Имени Розы", "Маятника Фуко", "Острова накануне" и "Баудолино". Ибо нечто от всех этих книг "Истории уродства" все же перепало. От "Имени Розы" — дискурс о смехе и смешном, от "Маятника Фуко" — наблюдение за тем, как субъективные заморочки угрожающе просачиваются в якобы объективную картину мира, от "Острова накануне" — препарирование странностей маньеризма и барокко, от "Баудолино" — близкое сопоставление уродства реального и выдуманного, бытового и сказочного.
Но можно и не читать. В принципе книга похожа на барочную кунсткамеру, тут и говорится не о том уродстве, которое скрывается, а о том, которое с какими-то целями демонстрируется. Тщательно подобранные и местами действительно драгоценные иллюстрации, пожалуй, и впрямь с энциклопедической полнотой отмечают все поводы, по которым в искусстве могло возникать что-то странное, смешное, радикально непристойное, отвратительное, запугивающее или нравоучительное (вот они, художественные функции уродства). От Ромула до наших дней, то есть от древнегреческих ваз с сатирами и Приапом до современного искусства, до Джоэла Уиткина и Мэрилина Мэнсона. Разве что структурированы они не всегда так уж безупречно. По части современности точно есть проблемы: какая-нибудь там тема женского уродства от ренессанса до барокко при всей ее маргинальности освещена старательно и трезво, а вот как только дело доходит до китча и кэмпа — начинаются довольно противоречивые дефиниции, несколько смазывающие общее впечатление.
Страннее всего финал. Весь этот эпос об уродстве прежде всего аргументированно и не без блеска доказывает ту не слишком новую мысль, что уродство есть нечто субъективное, что преставления о нем, как и каноны красоты, разнятся от цивилизации к цивилизации, от эпохи к эпохе. Затем исподволь вызывает ощущение, что во все века были группы забавных фриков, которые признавали уродливое важным эстетическим принципом. А потом с какой-то толстовской прямотой повествователь вдруг задается вопросом: а что это я все об уродстве, а зачем оно вообще нужно-то? И с беспримерной инфантильностью отвечает: а затем, чтоб все знали, что в мире — ну надо же — есть нечто плохое. Вот есть нака, а есть кака. Ути-пути.
М.: Слово/Slovo, 2007