Президентский указ об усилении борьбы с преступностью усиливает борьбу преимущественно посредством упразднения процессуальных гарантий. К живому комментированию указа первым делом подключились представители ведомства, для которого на всем протяжении его существования характерным было чрезвычайно неформальное отношение к этим самым гарантиям. В зависимости от природного темперамента чекисты (как теперь принято выражаться, контрразведчики) с различной степенью бодрости реагировали на радостную весть об упразднении habeas corpus. Начальник чекистов Сергей Степашин изъясняется с некоторой сдержанностью и, пророча "определенные перехлесты", надеется лишь, что "дело не дойдет до серьезных нарушений прав человека" (по-русски говоря, до большого международного скандала); начальник степашинской пресс-службы Александр Михайлов более оптимистичен: "В 1918 году в столице царили разбой, грабеж и люди боялись выходить на улицу. И тогда московской комиссией (т. е. московской ЧК. — Ъ) были приняты чрезвычайные меры. Тогда комиссия поставила дело так, что все преступники были выявлены и расстреляны".
Если исповедовать "предрассудки, порожденные либеральной философией права", можно было бы отметить, что как раз бодрая расстрельная деятельность ЧК образца 1918 года сделала бессудную казнь и расправу бытовым явлением, заложив тем самым основу многолетнего и массового государственного человекоубийства. Либеральный историк присовокупит к тому, что расстреливала ЧК все больше монахов, офицеров, дворян, мешочников, профессоров, членов императорской фамилии, мирных обывателей и т. д., а уголовники иногда по неудачной оказии действительно попадали в лубянские подвалы, но большей частью восседали в начальственных лубянских кабинетах. Тяжелое уголовное прошлое (о настоящем чего уж и говорить) многих видных чекистов той неудобозабываемой поры — факт довольно общеизвестный. Во всяком случае, непослушных детей тогда пугали не бандитами (как можно было бы со слов Михайлова предположить), а почему-то чрезвычайкой. В истории ЧКГБ переход от глухой защиты ("мы-де к прежним преступлениям 'органов' никакого отношения не имеем") к бодрому контрнаступлению ("мы-де продолжаем славные традиции 'органов'") обыкновенно означает, что рыцари революции оправились от шока и страха перед ответственностью — и готовы к возобновлению подвигов. Упоминание ВЧК образца 1918 года в качестве положительного примера — хороший способ объяснить гражданам, в чем смысл и цель исходящей из здания московской мэрии правоохранительной истерики. От благодарности за такое ценное разъяснение даже и неудобно спрашивать пресс-чекиста Михайлову, как так получается, что официозные чекистские историки пишут о героической борьбе "чрезвычайки" с преступностью, ведшейся в 1919-м, 1920-м и последующих годах, если, согласно Михайлову, "все преступники" еще в 1918 году "были выявлены и расстреляны".
Расстрельная тема понравилась не только чекистам, но и либеральным демократам. Фракция ЛДПР предложила усовершенствовать президентский указ, предписав "расстреливать на месте главарей преступных формирований".
Очевидно, что всякий расстрел производится на каком-то месте, ибо расстреливать людей вне времени и пространства даже Лужков с Жириновским не в состоянии. Поэтому, когда говорят о расстреле на месте, обычно имеют в виду "на месте преступления" — в зоне действия военно-полевой юстиции; действительно, инсургент, захваченный с оружием в руках, мародер, взятый на деле и т. д. подлежат немедленному расстрелянию. Однако главари преступных формирований тем и отличаются от рядовых бойцов, что сами не учиняют каких-то конкретных насильственных действий, за несомненным совершением которых их можно захватить и расстрелять. Преступные действия главаря суть отдача указаний, а отдавать их можно и дома, лежа на диване. Ipso facto предложенная правовая норма означает, что человека, основательно, а равно и ошибочно — не ошибается только Господь Бог — сочтенного "главарем преступных формирований" (строго говоря, любого человека), можно пристрелить прямо на дому.
С интересными предложениями выступает не только безвластный пока Жириновский, но и вполне уже властный Лужков. Изъявив решимость "принять более жесткие меры для борьбы с преступностью, чем на других российских территориях" (т. е. ввести в действие московский уголовный кодекс) и "перешагнуть существующие нормативные документы" (т. е. похерить разом все кодексы), мэр Москвы рассчитывает на "разумное понимание своей позиции со стороны прокуратуры города", но, впрочем, "правительство Москвы готово нести ответственность за нарушение существующего законодательства".
Московский прокурор Пономарев, вероятно, будет разумен зараз по двум причинам. Во-первых, Пономарев давно уже в своих сношениях с мэрией руководствуется в высшей степени разумным принципом "плетью обуха не перешибешь", и маловероятно, чтобы именно сейчас он захотел поупражняться в перешибании обуха. Во-вторых, готовность Лужкова понести "ответственность за нарушение существующего законодательства" означает, что если Пономарев захочет в соответствии с законом удовлетворить пожелание Лужкова, ему придется возбуждать против мэра и его чиновников уголовное обвинение по статье УК РФ "превышение власти", предусматривающей более или менее длительные сроки лишения свободы. Сомнительно, чтобы борьбу с участившимися нарушениями УК РФ Пономарев захотел начинать с посадки Лужкова, так что разумную реакцию прокуратуры можно считать вполне гарантированной.
Тем временем глава фракции "Союз 12 декабря" Борис Федоров подстрекает президента и правительство к совершенно неразумным действиям. По мнению Федорова, "если в субъектах федерации принимаются незаконные юридические акты, государство обязано добиваться их отмены, а не подписывать странные соглашения. Если отдельные части страны, по существу, поднимают мятеж и объявляют суверенитет, на это нельзя закрывать глаза".
Федоров, скорее всего, имел в виду недавние поездки Ельцина в Татарию и Туву, разговоры о двустороннем соглашении с Башкирией etc. — и метил в инициатора этих затей, нелюбезного ему федерального идеолога Шахрая. Однако тем временем Лужков мощно восстал против преступности, а равно против всех и всяческих федеральных законов, и федоровские рассуждения касательно мятежа — возможно, против воли автора — стали выглядеть как обращенный к властям страны призыв: "Согните им (министрам московского правительства. — Ъ) шею под железное ярмо закона". Но Лужков с коллегами отличаются крайней жесткостью, а железное ярмо закона своей железностью даже на консервную банку не годится — так что вопрос, кто кому чего согнет, остается открытым.
Президент и мэр так горячо взялись за непримиримую борьбу, что совершенно отбили хлеб у непримиримой оппозиции, представители которой, будучи зажаты в тиски нещадной конкуренции, вынуждены заниматься, натурально, Бог знает чем. Сергей Бабурин сочиняет антипорнографический закон, возбраняющий "показ по телевидению обнаженного женского тела и его отдельных частей в эротическом контексте", а рассогласовавшийся с Бабуриным его бывший товарищ по "Согласию ради России" Александр Руцкой "пишет сейчас новую книгу 'Обретение веры', пытаясь осмыслить в ней вечные вопросы — в каком государстве и обществе мы живем".
Неприятие Бабуриным исключительно женской наготы создает законодательный пробел, могущий породить сложный юридический казус: считать ли допустимым показ фаллоса, например, в качестве заставки к аналитической программе "Итоги" — ведь если Евгений Киселев вдруг проникнется отвращением к юридическим новеллам московского правительства и захочет именно таким образом символизировать наглядно обнаружившиеся на этой неделе итоги нашего движения к правовому государству, его нельзя даже будет привлечь к ответственности. Правильнее поступает чуждый проблемам либидо генерал Руцкой. Уже побывав в роли Плиния Старшего ("пишу книгу об аграрной реформе") и Тита Ливия ("пишу историю России в шести томах"), Руцкой достойно завершает античную традицию и, рассказывая об обретении веры, вдохновляется "Исповедью" бл. Августина, еп. Гиппонского. Единственный недостаток вышеназванных книг Руцкого в том, что все они бесследно исчезли — как, впрочем, и большинство других античных сочинений.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ