Книга Асара Эппеля, вышедшая только что в издательстве "Третья волна", трудно определима в жанровом плане, хотя формально это сборник коротких рассказов.
Поскольку рассказы в сборнике посвящены одному уголку Москвы, а герои их кочуют из повествования в повествование, эту книгу можно назвать романом, а можно — собранием "физиологических очерков". На последнее дает право, скажем, включенный в книгу очерк "Июль", на первое — строгая композиция книги, продуманно рассказывающей читателю о жизни подмосковной слободки военного времени. Если вспомнить очерки Глеба Успенского и "одесские" рассказы Бабеля, можно себе составить впечатление о жанре этой книги, если, конечно, представить себе, что гибрид романа и очерка в принципе возможен.
Такой синтетический жанр не изобретен Эппелем. В этом жанре написан один из самых известных романов Стейнбека, поэмы Некрасова, сборник стихов Игоря Холина "Жители барака" и журналистские корреспонденции прозаика Александра Кабакова. И книги о "поселке" были. Скажем, "Живая вода" Владимира Крупина, — может быть, самое колоритное произведение этого автора, во всяком случае еще не окрашенное идеологией настолько, чтобы оставаться только манифестом, — где, помимо собственно описаний поселковой жизни, содержалась скрытая полемика с тогдашней "деревенской" прозой (дело было в конце 70-х). Или — что много ближе — "Москва-Петушки" Венедикта Ерофеева. Ближе оттого, что ерофеевская проза — своего рода эпос. Будем справедливы, вспомним один из ерофеевских источников — книгу Василия Аксенова "Затоваренная бочкотара" конца 60-х. Собственно 60-е именно этой книгой и кончились, о чем отчего-то сейчас не принято вспоминать.
Эппель создал эпос без героя. Это — любой пишущий вам подтвердит — невероятная задача. "Травяные улицы" — именно эпическое повествование о подмосковной слободе. Это книга о предместье, причем сама промежуточность местожительства героев между деревней и городом, их "поселковость", становится под пером писателя метафорой духовного "междустояния". И отсутствие героев — тоже метафорично в этом смысле: "героев" в подобном безгероичном эпосе быть не может. То есть, в конечном смысле, книга становится как бы метафорой российско-советского менталитета. Это описание самодостаточной провинциальности, не ведающей об иных мирах. Оно выдержано в жанре ретро, речь идет о военном времени, но в нем легко угадать провидческие ноты. Собственно, жизнь низов между деревней и столицей не изменилась, да и не могла измениться. Ее-то и пишет автор. Но если бы Эппелю удался лишь колорит, о его книге можно было бы говорить лишь как об одной среди многих. Впрочем, как если бы удался лишь рисунок. Все дело в том, что в некоторых своих главах, — кстати, неслучайно отнесенных к концу книги — Эппель достигает изумительного эффекта. Скажем, последние рассказы сборника "Вы у меня второй" и "Сидящие во тьме на венских стульях" — в любом смысле этого слова "экзистенциальны". Эти небольшие — по объему — шедевры будут включены в антологию советской прозы. "Советской" не в том смысле, что она обслуживала режим, но — описала "советскую жизнь". Причем не на бытовом уровне, но на бытийном.
Эппель виртуозно использует детали. Ритм его прозы требует внимательной "настройки" слуха читателя. Наконец, можно было бы порассуждать о прихотливости избрания точки зрения — скажем, для простоты примера, в последнем рассказе повествование ведется то глазами кошки, то с высоты полета галки. И этот прием, разумеется, применен не ради его демонстрации: описание становится почти невыносимым для читающего, а выделяющуюся при чтении субстанцию нельзя определить лишь как "слезы". С читателем происходит то, что Аристотелем названо катарсис. Это очищение достигнуто как бы вопреки тошнотворности описаний, и сделано это неуловимым даже для самого внимательного читателя способом. Но все это в конечном счете лишь разговор об инструментарии. Самое же ценное в этой книге — то, что за вычетом техники. Приговор можно сформулировать кратко: вдохновение. Венедикт Ерофеев в одном из писем сказал, что писать следует "с дрожанием губ". Это редко у кого выходит в последнее время. Кажется, последний, кто владел этим секретом, был Чехов. Не сравнивая с ним Эппеля, можно сказать, однако, что и у последнего многое на этом пути получается.
НИКОЛАЙ Ъ-КЛИМОНТОВИЧ
Асар Эппель. Травяная улица. "Третья волна". Москва--Париж--Нью-Йорк, 1994.