премьера кино
В российский прокат вышел третий эпизод притворившейся фильмом компьютерной игры "Обитель зла" (Resident Evil: Extinction). Хотя истребительница мутантов Элис (Милла Йовович) не делает в нем ровным счетом ничего, чего не делала бы в предыдущих эпизодах, МИХАИЛ Ъ-ТРОФИМЕНКОВ считает, что режиссер Расселл Малкэхи придал фильму ярко выраженный национальный колорит и не отказал себе в удовольствии похвастаться эрудицией.
Он — австралийский, и этим все сказано. У австралийских и новозеландских режиссеров, к числу которых относится автор "Горца" Расселл Малкэхи, неповторимое национальное чувство юмора и столь же неповторимое чувство ужасного. Благодаря третьей "Обители" зрители узнали наконец, каков мир после Апокалипсиса, где горстка существ, не совсем утративших человеческий облик, противостоит ордам мутантов и зомби. Да это же Австралия, хотя, по легенде, действие разыгрывается в штате Невада. Пустыни, пыльные дороги, по которым рассекают караваны вольных стрелков, задорных и бородатых,— отсылка к "Безумному Максу", 25 лет назад придавшему мрачный романтизм тоскливым ландшафтам страны антиподов. А зомби, которым походя сносят части тела хитрые головорезки, закрепленные на колесах трейлеров, похожи на изможденных колониальным гнетом австралийских аборигенов.
У российского зрителя могут возникнуть и другие родные ассоциации. Элис заглядывает на явочную квартиру к одному из выживших и, зажав нос, выскакивает вон. Над разлагающимся мясом вьются тысячи мух. Как тут не вспомнить "Груз 200" Алексея Балабанова и обреченную на бессмертие фразу чокнутой мамы мента-маньяка, встречающей гостей в квартире, заваленной трупами: "Мухи у нас". Расселл Малкэхи вряд ли видел "Груз 200", но нажравшиеся трансгенных трупов птицы — безусловный привет Альфреду Хичкоку. Трогательно, что птички, прежде чем наброситься с боевыми кличами на людей, дают им время посмотреть себе в глаза. "Что-то у них с глазами не то",— делает вывод бородач. Судя по тому, что он только что жаловался на отсутствие "дури", его интересует, расширены зрачки у птиц или сужены. То есть чего они нанюхались, героина или кокаина, и не могут ли дать ему наколку на дилера.
Зрачки вообще пунктик господина Малкэхи. Время от времени камера ныряет в радужную оболочку Элис. Это она перезагружается через космический спутник, напоминая зрителям, что еще во втором эпизоде превратилась из девушки то ли в вакуумную бомбу в юбке, то ли в радиоактивный элемент Милла-210. Впрочем, напоминать об этом ей стоит прежде всего самой себе. Как свойственно героям массовой культуры, Элис периодически забывает о своих паранормальных способностях силой взгляда разносить мутантов на клочки или выжигать все в радиусе ста метров. И прежде чем прибегнуть к этому безотказному дару, долго рубится с чудовищами на мачете и прочей арматуре.
Хотя Расселл Малкэхи, очевидно, и в голове не держал придать этой ходилке-стрелялке характер социального памфлета а-ля "Заря живых мертвецов" Джорджо Ромеро, его птицы, мухи и зомби в некотором смысле жертвы бесчеловечной глобализации. Вынуждены в поисках плоти насущной шариться по пустыне, пока виновники их плачевного состояния воротилы корпорации Umbrella, выпустившей вирус на волю, засев в подземных бункерах, в корыстных целях охотятся за Элис. Дело в том, что она, частично зараженная вирусом, истребившим человечество, может стать донором крови, необходимой для создания антидота.
"Нам нужен ее исходный материал",— говорит один из злодеев, сам пораженный вирусом. "Исходный материал" у Элис действительно впечатляет. Особенно когда в своих видениях (подумать только, этим людям при их насыщенной жизни еще и сны снятся) она лишается своего единственного маленького красного платья. На ней даже боевая сбруя напоминает не разгрузку с карманами для револьверов и мачете, а изысканно изодранные панк-дизайнером чулки. Завалы клонов Элис, одетых в клоны ее маленького красного платья, которыми запаслись убийцы в белых халатах из Umbrella,— складское помещение секс-шопа с невостребованными резиновыми женщинами. А эпизод, в котором Элис гладит и целует свою двойняшку, вывалившуюся из какого-то аквариума, где полоскалась на манер напоминающих грязные носки экстрасенсов из "Особого мнения" Стивена Спилберга,— волнующая своим восхитительным идиотизмом метафора аутоэротизма.
Честно говоря, Расселлу Малкэхи надо снимать не "Горцев" и не "Обитель зла", а вестерны. Единственный эпизод, в котором есть, ну, не вдохновение, конечно, а недурной драйв,— это бойня в занесенном песком Лас-Вегасе. Один из героев шмаляет по мертвякам из винтовки, засев на клоне Эйфелевой башни, как в вестернах шмаляли с водокачек. Другие стреляют, перекатываясь под днищами трейлеров, как их кинематографические дедушки перекатывались под крытыми фургонами. Зомби, как индейцы, выскакивают изо всех щелей, чуть ли не из бардачка автомобиля. А пули пробивают им черепа навылет, давая на мгновение возможность полюбоваться сквозь зияющие отверстия экзотическим пейзажем.
Если же хоть одному плану из этого фильма суждено стать культовым, то это, безусловно, план, в котором Элис устало идет прямо на камеру, поигрывая заскорузлыми от крови мачете, а цепочка зомби почтительно сопровождает ее на уважительном расстоянии. После этой сцены безоговорочно веришь ей, когда она ставит на место распоясавшегося главного мутанта: "Будущее — это я". Жаль только, что, вкладывая ей в губы эту фразу, создатели фильма всего лишь хотели сказать, что третья "Обитель" не будет последней.