премьера театр
В Вильнюсе проходит 4-й театральный фестиваль "Сиренос". Он открылся мировой премьерой шокирующего спектакля бельгийца Яна Фабра "Реквием метаморфозе". Два часа на арене вильнюсского дворца культуры и спорта длилось шоу, похожее на сюрреалистическую манифестацию. Девиз у выступавших был соответствующий: "Жизнь — реальность, смерть — сюрреализм", "Смерть — мать красоты и начало всех метаморфоз". Из Вильнюса — АЛЛА Ъ-ШЕНДЕРОВА.
Бельгиец Ян Фабр еще в конце 70-х закрепил за собой право называться театральным бунтарем, взрывающим традиции и не признающим никаких сценических рамок, что не мешает ему числиться среди лучших режиссеров мира. Ненасытный и неутомимый экспериментатор, Фабр работает в драме и опере, занимается хореографией, пишет тексты и сам оформляет свои спектакли — все ради того, чтобы, по его собственным словам, "открывать красоту в разных ее проявлениях".
Объектом этих открытий всегда было человеческое тело. А смерть, конечно же, самая интригующая среди метаморфоз, на которые способно тело. Так что появление "Реквиема метаморфозе", названного в буклете "театральной заупокойной службой по умершим", вполне логично.
Сделав точкой отсчета физиологию, режиссер старается охватить и другие аспекты смерти: социальные, нравственные, мистические, поэтические, денежные. Разумеется, о смерти здесь говорят с юмором. Любая траурная сцена быстро оборачивается шутовством: похоронный агент буквально раздевает плачущую вдову, а медсестра в облаке румян и пудры разъясняет, что трупам нужна косметика.
Текст начинается как серия интервью с теми, кто чаще других соприкасается со смертью,— могильщиком, патологоанатомом, тюремным палачом, радиокомментатором, зачитывающем цифры погибших во время цунами, с самими умершими... И тут, конечно, спектакль срывается в сюрреалистический шабаш. Ведь смерть, как неустанно кричат персонажи "Реквиема", сюрреалистична сама по себе.
Вид длинной сцены, вдоль которой расположены зрительские трибуны дворца спорта, с самого начала напоминает о том прилагательном, которое обычно к искусству театра не применяется,— "анатомический": на устланном цветами полу торжественно высятся заваленные цветами катафалки, доносящийся до зрителей аромат увядания напоминает о тлении. Как у любого современного ток-шоу, здесь есть ведущий. Расхаживая среди укрытых цветами гробов, он сперва спокойно предлагает зрителям поговорить о смерти, но сам его вид — развевающиеся черные волосы, траурный плащ на голом теле, зловещие звуки электрогитар и контрабасов (рок-музыканты стоят на таких же катафалках по бокам сцены) — провоцирует публику на выброс инсулина. Музыка усиливается, сквозь цветы продираются руки мертвецов — обнаженные "трупы" покидают свои пристанища и, красиво извиваясь, затягивают песню о смерти.
Первая новелла — рассказ патологоанатомши, которая, занимаясь своим нелегким трудом, слышит голоса умерших: пока их потрошат, они хрипят и стонут, а став легкими и чистыми, так и норовят отправиться кто на свидание, кто на деловую встречу... Тему подхватывает мертвецкий кордебалет — из заклеенных пластырем животов вытаскиваются ленты сосисок, а потом вполне симпатичные женские трупы издают тошнотворные крики, пытаясь повеситься на собственных внутренностях. А обнаженный мужской труп бегает по сцене, держа в руках собственную печень и торгуясь с врачом, сколько она стоит...
Разумеется, этот первый, самый жестокий удар по нервам нужен, чтобы завладеть зрителями — они и в самом деле притихают, как испуганные дети. В дальнейшем Фабр вовсе не отказывает смерти в лирике. Молодая сиделка рассказывает об умирающем от СПИДа: каждый день он просил приносить ему гусениц: ведь гусеница превращается в куколку, так похожую на труп, а потом из нее выпархивает прекрасная бабочка...
Бабочка (слово "душа" в спектакле не произносится) и становится главным символом спектакля — все сюжетные ходы сводятся именно к ней. Бабочки облепляют тело юноши, умершего от СПИДа, редкую бабочку весь спектакль преследует седовласый старец с сачком, она же выпархивает изо рта его трупа, который должен перезахоронить могильщик — и только после этого труп может почивать с миром. Бабочка появляется и во плоти — в облике стройной, раззолоченной диджейши, порхающей то тут, то там, жонглирующей пинг-понговыми ракетками и взбадривающей действие могильным фольклором. Забавно, что он, оказывается, интернационален. Бородатый советский анекдот вполне знаком бельгийцам: дьявол предлагает богу забрать к себе умершего коммуниста. "Во-первых, я не бог, а товарищ, во-вторых, бога нет",— заявляет бог при следующей встрече. Публика нервно хихикает.
Чем дальше идет шоу, тем яснее понимаешь, что эта хриплоголосая бабочка, овевающая своими выходками корчащиеся в агонии тела, и есть сама смерть. "Смерть театральна!" — бодро выкрикивает она очередной лозунг. Ну да, пожалуй. И в то, что "смерть сюрреалистична, а Бельгия — самая сюрреалистичная страна в мире", тоже можно поверить, посмотрев, как безжалостная бабочка втыкает ракетки в беззащитные голые задницы кордебалета... Однако к этому моменту на трибунах царит такая усталость и такая покорность, что ловишь себя на мысли: если начнут расчленять настоящий труп — никто не удивится. Исхлестанные буйной фантазией режиссера, как тела кордебалета — стеблями цветов в руках неких черных Джеков-потрошителей, зрители готовы согласиться со всем, кроме старинных изречений, открывающихся в финале на перевернутых катафалках: "Жизнь коротка — искусство вечно", "Помни о смерти", "Учась умирать — учишься жить". Дело в том, что умирать и смиряться с неизбежностью смерти "Реквием метаморфозе" как раз и не учит.