В одном из полутора десятков зданий Литературного музея, а именно в помещении современного раздела в Трубниковском переулке, состоялось открытие международного фестиваля словесности в честь одного из мэтров московского поэтического андерграунда Игоря Холина под названием "Холинские чтения". Судя по составу участников, фестиваль носит программный характер, хотя эта программность и не была декларирована. Цель мероприятия — "братание" авторов неофициальной словесности прошлых лет, писавших заведомо "в стол", с представителями промежуточной генерации, у которых на подцензурные времена пришлась лишь творческая юность, и самыми молодыми дарованиями, выросшими в условиях неограниченных возможностей самовыражения.
Мэтры, книги которых можно было купить при входе — Юрий Мамлеев, Генрих Сапгир, Евгений Рейн и сам Игорь Холин — находились среди зрителей и "принимали рапорт" более молодых авангардистов. В программе были заявлены выступления двух "звезд" среднего поколения — Тимура Кибирова и Владимира Сорокина, первый — лауреат премии им. Пушкина прошлого года, второй — неизменный соискатель Букеровского приза. На десерт организаторы припасли представление публике юного таланта — Дмитрия Полякова. Выступили, однако, лишь Сорокин и Поляков.
Сорокин — известный художник и "главный прозаик" московского концептуализма. Первые его тексты начали циркулировать в андерграундных кругах в конце 70-х. Тогда же определилась поэтика сорокинской прозы (которую сегодня вполне можно интерпретировать как своего рода образцовый текст советского постмодернизма), одинаковая в коротких рассказах и "романах" — сорокинских вещах более крупного формата. Сорокин выбирал один из подвидов позднего соцреализма — производственный, деревенский, патриотический — и экспозицию рассказа посвящал тщательному воспроизведению соответствующей стилистики. Скажем, вполне шукшинские мужики отправляются на охоту ("Охота"), советская семья навещает могилу убитого на войне отца и мужа ("Обелиск"). В обоих случаях дело заканчивается неожиданно для клюнувшего на скрупулезно воспроизведенные особенности образцов читателей: охота объявлена на людей, найденная могила героя становится объектом виртуозной и богохульной матерной брани. Но приписывать автору какие-либо идеологические намерения было бы ошибкой. Видеть его цель в описании жестокости нравов или демонстрации такого обеднения языка, при котором самый высокий пафос не находит другого выражения, кроме матерного, было бы столь же поверхностно, как и счесть стихи Дмитрия Пригова лишь пародией на официоз.
На самом деле проза Сорокина герметична, она представляет собой лишь эксперимент по столкновению стилистически разнородных пластов. Сама по себе "чистота" искусства Сорокина десять лет назад была вызовом российской "литературоцентричной" ментальности, всегда ожидавшей от литературы прямых инвектив. Проза типа сорокинской заведомо отказывается что-либо "означать". Ее функция — лишь каталогизировать языковые возможности, причем сорокинский эпатаж на самом деле способствует лишь максимально контрастному их выявлению.
Замечательно, что на Холинских чтениях присутствовал классик неподцензурной литературы 50-70-х годов Юрий Мамлеев, который то же самое стал делать с русским языком лет за тридцать до Сорокина. В его время слово само по себе было столь фетишизировано, а в сорокинское — уже столь обесценено, что богохульства Мамлеева в 60-е годы действительно производили устрашающий эффект, тогда как в 80-е усилия Сорокина представлялись лишь салонными развлечениями. Характерно, что от Мамлеева после его эмиграции в нескольких московских домах остались не рукописи, а магнитофонные записи авторского исполнения рассказов. В этом жанре писатель как бы предвосхитил Жванецкого. Сорокин тоже продемонстрировал эстрадную природу такого типа словесного творчества, исполнив на чтениях свой рассказ "Возможности", то возвышая голос до крика, то переходя на шепот, форсируя звук в особо "непристойных" местах, оттеняя "лирические". Рассказ построен именно на отталкивании, на этот раз — от жанра лирической миниатюры, профанирует его, снижая тему одиночества до показа игры с собственными фекалиями.
Следующее выступление, однако, совсем утомило публику. Не обладая артистизмом Сорокина — ни писательским, ни сценическим — юный неофит в тюбетейке на огненно рыжей шевелюре смотрелся невыносимо провинциально. В продолжении его соло слушателей не покидало легкое чувство неловкости, смешанной с восхищением по поводу того, как может человек так виртуозно сообщить слушателям, что писать ему абсолютно не о чем. Дебют Холинских чтений показал, что жанр литературных посиделок и вечеров в традиционном виде исчерпал себя. Клоунада Сорокина подтвердила, что артистические резервы есть, но даже их может не хватить, чтобы держать внимание пресыщенной нынешней публики слишком долго. Недаром инициатором чтений стал Клуб "Птюч" (подробности его предстоящего открытия держатся в секрете, хотя никого особенно не интересуют — кроме светских хроникеров). Пока известно лишь, что клуб намерен издавать одноименный литературный журнал, а в своей деятельности обратится к традициям закрытого артистического кафе. Наверное, это единственно возможный путь, потому что без буфета публику привлечь на литературное мероприятие крайне затруднительно.
НИКОЛАЙ Ъ-КЛИМОНТОВИЧ