Смерть за правду

В берлинском театре «Шаубюне ам Ленинер Плац» состоялась премьера нового спектакля одного из самых знаменитых европейских режиссеров, хорошо известного и в России,— Томас Остермайер предложил современную версию «Дикой утки» норвежского классика Генрика Ибсена. По мнению Эсфирь Штейнбок, в спектакле зашифровано важное послание современному обществу.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Одна моя знакомая после премьеры «Шаубюне» всплеснула руками то ли в восторге, то ли в недоумении: «Это просто как в старом МХАТе!» Что не вполне верно, конечно, но в целом реакция понятная и обоснованная — такого рода спектакли уже почти раритет. Опытная режиссерская рука «наращивает» действие исключительно на текст автора, эта же самая рука знает вкус к тщательно выстроенным ролям, а сильные актеры «Шаубюне», в свою очередь, умеют свои роли, не имеет значения — маленькие или большие, вместе с режиссером детально выстроить и на спектакле то одним, то другим боком к зрителю повернуть. Плотность событий на сцене, подробностей поведения и пластики героев и их интонаций у Остермайера столь высока, что голод по актерскому театру здесь утоляется сполна.

Нужно, конечно, оговориться, что «текст автора» — это не оригинал Ибсена, а адаптация его к современной жизни, сделанная режиссером вместе с драматургом Майей Цаде. И что «четвертая стена» не священная, хотя и невидимая, преграда — играющий Ялмара Экдала Штефан Штерн однажды, вооружившись электрогитарой, буквально вырывается из своей бедной квартиры к зрителям, видимо, чтобы вспомнить о своей бунтарской юности. Здесь важна еще одна оговорка: Остермайер ни в коем случае не поэт будней и не фантазер, совсем не о «жизни человеческого духа» он грезит, плетя психологические кружева. Он прежде всего чуткий социальный критик, и «кружева» его не из воздуха, а из проволоки. Тщательно выписывая бытовую жизнь семьи Ялмара, он не умиляется ей, а показывает, до какого унижения и отчаяния доводит людей и сегодня беспросветная бедность.

Время, впрочем, свою работу проделывает со всеми. Новая «Дикая утка» образует очевидную дилогию с прославившимся на весь мир другим ибсеновским спектаклем этого же режиссера — 12-летней давности «Врагом народа», в котором публику даже приглашали на сцену, чтобы и она могла сказать свое слово (помнится, на московских гастролях на подмостки поднялся чуть ли не весь партер Театра наций, и немецкие актеры, не ожидавшие от русских такой активности, растерялись). Тогда Томас Остермайер рассказывал о том, как ложь губит и отравляет общество. Сейчас он поставил спектакль о том, что настырная правда способна погубить человеческую жизнь.

У Ибсена сын богача Верле, идеалист и правдолюб, в спектакле «Шаубюне» чем-то похожий на пастора, стремится раскрыть глаза семье своего друга Ялмара на важную тайну: именно Верле-старший — отец Хедвиг, дочери Ялмара и его жены, когда-то бывшей любовницей пожилого миллионера и «сплавленной» им другу своего сына. Грегерс Верле уверен, что знание истины принесет счастье и облегчение, но на самом деле оно приводит к смерти девочки и всеобщему несчастью. Собственно говоря, от главного ибсеновского вопроса — что лучше: самообман или страшная правда — Остермайер никуда не уходит и вслед за автором предоставляет зрителю самому дать на него ответ.

Самое важное, что есть в новом спектакле Томаса Остермайера — это решение роли Хедвиг. В оригинале «Дикой утки» она еще ребенок, но в спектакле «Шаубюне» девочка «состарена» лет на пять и в исполнении Магдалены Лермер предстает самостоятельной, 17-летней молодой женщиной. Хедвиг, очевидно, уже нашла свое призвание — она пишет статьи в поддержку феминизма и против колониализма и мечтает при этом о карьере журналистки. У Ибсена в финале пьесы не вполне понятно, была ли смерть девочки актом суицида или результатом несчастного случая,— драматург оставляет и этот вопрос открытым. Хедвиг словно оказывается не в состоянии перешагнуть из детства во взрослую жизнь, и понимание того, что любимый папа на самом деле ей не отец, делает кризис этого знакомого каждому человеку драматического перехода попросту неразрешимым.

Повзрослевшая у Остермайера Хедвиг, мечте которой не дано сбыться, принимает решение уже самостоятельно. И в этом смысле вынесенный в название Ибсеном ключевой символический образ пьесы неизбежно ослабевает. Утка-пленница, живущая в странном домашнем зверинце-саду, в пьесе служит своеобразным таинственным двойником Хедвиг. Нет, сад с высохшими деревьями в спектакле все-таки есть — на поворотном сценическом круге он устроен как «изнанка» квартиры Ялмара, и в финале там, у белой стены, по которой стекает кровь Хедвиг, остается сидеть Грегерс Верле. Но Остермайер, кажется, оставляя в стороне символическую подкладку ибсеновского оригинала, просто выносит смертью девушки свой приговор тем, кто еще недавно считал, что знает, чему именно нужно научить современный социум. В общем-то, в полном тупике здесь оказываются все. И, может быть, важнейшими строчками пьесы стал обмен репликами отца и сына Верле: «Что ты хочешь?» — «Я хочу придать своей жизни смысл».— «И что потом?» Зрительный зал, кстати, на последнем вопросе понимающе смеется.

Эсфирь Штейнбок