рекомендует Анна Толстова
Синее чудище с пучком белесых волос в дурацкой шляпке, напряженно косящее огромным глазом,— такой увидел ее Пабло Пикассо в 1937 году. Он тогда писал "Гернику" — похоже, даже самое прекрасное виделось ему в мрачном свете. Потому что Ли Миллер была, несомненно, одной из красивейших женщин XX века. Впрочем, Пикассо, быть может, почувствовал что-то почище "Герники" в душе этой богемной красотки, легко прожигающей свою беспутную жизнь в Париже времен сюрреалистической революции.
На обложке мартовского номера Vogue за 1927 год красовалось ее лицо — чистого херувима в ореоле белокурых волос. В мир моды Ли Миллер привел случай: якобы сам Конде Наст, создатель легендарной издательской империи, чудом вытащил беспечного ангела из-под колес мчавшегося по Манхэттену авто. С первого взгляда он разглядел в ней нечто этакое: Эдвард Штайхен, Арнольд Генте, Николас Мюрей — вскоре лучшие фотографы Америки выстраивались в очередь к двадцатилетней модели, образ которой не сходил со страниц модных журналов. Конде Наст стал появляться с ней в высшем свете — она блистала в обществе Вандербильтов, Фреда Астера и Чарли Чаплина. Покровитель лишь просил ее побольше молчать: из родительского дома, кроме раннего сексуального опыта, свободных взглядов на семью и брак, а также тяги к фотографии, табаку и спиртному, она вынесла привычку сквернословить как сапожник. Светскую жизнь Нью-Йорка, полную краткосрочных романов и слегка оживленную скандалом с Kotex — в рекламе тампонов модель Ли Миллер на свою голову оказалась пионеркой,— она выдержала целых два года. И сорвалась в Париж — учиться фотографии.
Будто бы великий Штайхен, которому она однажды посмела дать совет, как лучше выстроить мизансцену, снабдил ее рекомендательным письмом не к кому-нибудь, а к Ман Рэю. Главный фотосюрреалист ее, конечно, взял, но не в ученицы, а в любовницы, модели и музы. И еще в ассистентки — фирменный манрэевский эффект соляризации открыла именно она, случайно засветив негативы. Ли Миллер провела в ассистентках-музах пару бурных лет, перезнакомившись со всем сюрреалистическим Монпарнасом и переспав с доброй его половиной — слепок с ее груди стал формой для популярного в узких кругах бокала, к ярости ревнивца Ман Рэя. Снялась у Жана Кокто в "Крови поэта", снимала сама и даже тиснула с десяток фото в модных журналах. Опять сорвалась: вернулась в Нью-Йорк, открыла собственную студию, фотографировала для Vogue — по старой памяти. Все бросила, вышла замуж за египетского миллионера, пожила в Каире, гоняя по окрестностям в поисках кадра. Заскучала, сбежала от мужа и в 1937-м опять была в Париже среди старых друзей, где ее — с "Герникой" в душе — и застал Пикассо.
Ее модную съемку, говорят, любили Коко Шанель и Эльза Скьяпарелли. Египетский цикл — с жутковатыми тенями и провалами в пространстве, сообщающими пейзажам тревожную неоднозначность,— показывает, что она не теряла времени даром в компании сюрреалистов. Ман Рэй, Пикассо, Кокто, Поль Элюар, Макс Эрнст, Поль Дельво, Рене Магритт — она снимала их всех, и это были тонкие, глубокие портреты с многозначным, по-хичкоковски выстроенным кадром. Удивительно, но ни один из них, так ценивших в Ли Миллер эмансипированную женщину, свободную от предрассудков, не смог разглядеть в ней художника.
Для женщины с "Герникой" в душе война оказалась лучшим лекарством, примиряющим внутреннюю катастрофу с внешней. Она бросилась в самое пекло — вслед за очередной любовью, военкором Life Дэвидом Шерманом, убедив редакцию Vogue, что репортажи с полей сражений сейчас нужнее рекламы вечерних туалетов. Их таких — отчаянных баб, лезущих на передовую,— было всего две: Маргарет Бурк-Уайт и Ли Миллер. Освобожденный Париж, ужасы Бухенвальда и Дахау, разбомбленный Кельн, бритые наголо француженки-коллаборационистки, покончившая с собой дочь лейпцигского бургомистра, апартаменты Гитлера в Мюнхене — Ли Миллер позировала Шерману, сидя голой в фюреровской ванной. Война закончилась, но еще год она металась по Европе в поисках незаживающих военных ран. Словно чувствовала, что мирное время ничего хорошего ей не принесет.
Следующие тридцать лет прошли в тишине и забвении, в английском захолустье, в имении нового мужа, Роланда Пенроуза, никудышного художника-сюрреалиста, прославившегося на искусствоведческом поприще — биографиями своих знаменитых соратников. Она изредка снимала для Vogue, сделала превосходные портреты Пикассо для книги мужа. Пенроузу-искусствоведу и в голову не приходило, что большой художник живет у него под боком. Хранившиеся на чердаке 40 тысяч негативов он, наверное, считал хламом.
Признание Ли Миллер было посмертным: бесчисленные выставки, альбомы, романы и даже мюзикл. В них на первом месте всегда биография, а фотография — на втором. Огромная ретроспектива в Музее Виктории и Альберта — попытка рассказать не столько о ее жизни, сколько об искусстве. Впрочем, как отделить одно от другого в случае Ли Миллер, совершенно непонятно.
"Art of Lee Miller", Victoria and Albert Museum, Лондон, до 6 января