Крючок на петлю

В новой книге рассказов Роман Сенчин пишет о российском обществе после февраля 2022 года, но живо вспоминает 90-е и даже ныряет в петровскую эпоху. Он рассказывает о простых людях, застигнутых историческими переменами в деревнях и на кухнях, но на собственной писательской кухне показывает себя таким же маленьким человеком в большой истории. Последовательный реалист, в этой книге он прибегает к помощи фантастики. Как помогают эти противоречия соединить в сборник рассказы разных лет, разбирается Валерия Пустовая.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Для Романа Сенчина, лауреата премий в разнокалиберных жанрах («Ясной поляны» — за повесть, «Большой книги» — за роман, имени Валентина Катаева — за рассказ), важно писать всерьез: в полную силу и не для развлечения. Он пишет о реальности настоящего времени, потому что видит в этом настоящее дело литературы. Неслучайно именно он смог сложить свои произведения в хронику современности: выпустил сборники рассказов и повестей, которые так и называются — «Девяностые», «Нулевые», «Десятые».

Его новый сборник мог бы называться «Двадцатые». Это первая попытка прикосновения писателя к текущим событиям. Прикосновение это отрывочное и происходит в ожидании большого романа.

В рассказе «Время» писатель признается, что собирал материал по горячим следам, но большой роман о двадцатых так и оставался «размытой абстракцией». И сам клеит на свою книгу ярлык «мелкотемья, бытовизма».

Кажется, что с этой оценкой можно согласиться: достаточно посмотреть, какие ключи писатель подобрал к вопросам новейшего времени.

Кухоньку, набитую родными и друзьями по работе: рассказ «Проводы» о переживаниях женщины, чей муж заключил контракт о военной службе. Детскую песочницу, «оккупированную» сумасшедшей женщиной: рассказ «Большая площадка» об опыте вовлеченного отцовства. Забытый при пересадке чемодан: рассказ «Время» о том, как автогерой-писатель задумал навестить дом умерших родителей на малой родине, но едва не упустил рейс. В рассказе «Первый приступ» немолодая актриса тревожится о сыне, подпадающем под мобилизацию, а в рассказе «Вторая жизнь» бабушка, пережившая вдохновенное строительство заводского села в шестидесятые и его разорение в девяностые, никак не найдет слов для внучки, не одобряющей нынешнее возрождение заводов. И неудобные воспоминания. В рассказе «Случай Радоша Марича» одному сербу с выдуманным именем недостает доказательств, чтобы обвинить выдающегося российского писателя в смертном грехе. А в рассказе «Капитан запаса» автогерою недостает денег, чтобы сбежать из нищающего в 90-е родительского дома к «поднявшемуся» на мутном бизнесе другу.

Заглавный рассказ «Детонация», несмотря на громкое и символичное название, производит впечатление пародии: здесь Сенчин воспроизводит процесс формирования общественного мнения в социальной сети, показывая, до чего дошла дискуссия в комментариях к актуальному посту.

«Свечин, чего молчишь?» — сердито обращается к альтер эго автора один из персонажей рассказа. «Детонация» пародирует не только нравы сети, но и новые читательские привычки. Теперь без ярлыков и тэгов, а то и прямых объяснений текст словно неполон и не воспринимается.

Но и в рассказах Сенчин «молчит»: не помогает читателю себя понять — напротив, словно запутывает, подступаясь к образу двадцатых каждый раз с непредсказуемой точки зрения. В сборнике слышны голоса отцов и матерей, бабушек и продвинутой молодежи, срочников и дембелей, успешных дельцов и нищающей интеллигенции, морозящей впрок буханки хлеба на балконе.

Перебирая точки зрения, Сенчин не находит той, с которой можно было бы обозреть современность. И в автобиографических рассказах признается, что сам как писатель видит только фрагменты.

Фантастическая условность, великое «что, если…» — способ прыгнуть выше, чтобы собрать взглядом пазл. Но зато и выступить из текущего времени. Рассказы «Удар», «Шанс», «Возвращения» происходят не здесь и не сейчас. Так, «Возвращения» — ряд исторических рифм: сын Петра Первого и Максим Горький по-своему комментируют риски релокации.

Я нашла фразу, которая в моих глазах идеально комментирует весь сборник. «И накинула крючок на петлю» — так заканчивается рассказ «Вторая жизнь». Деталь точно соответствует «мелкотемью, бытовизму» книги. Подумаешь, героиня закрыла дверь, отгородилась от внучки, сбивающей с толку своими сомнениями, да накинула крючок на петлю. Но близость этих мелких, бытовых слов дышит бездной. Есть ведь в книге герои, которые, напротив, готовы накинуть петлю на крюк.

В новый сборник Сенчин включил рассказы свежие и старые: самый ранний написан в 1993 году. Хронологически мы в книге движемся назад: от двадцатых к девяностым, от вполне устроенного быта признанного писателя — к голодным метаниям дембельской юности, от осознанного отцовства — к мечте срочника о девушке на бережно хранимой фотографии, от «осторожности» «мудрого человека», обдумывающего каждый смайл к чужим постам,— к выкрику юнца против толпы, отмечавшей еще только пятилетие независимости России. Подмечая ассоциативные связи, невольно возникающие между рассказами, изначально не целившими в единый сборник, вдруг понимаешь, что Сенчин в книге формулирует не ответ, а вопрос. И это не социально острые «кто виноват?» и «что делать?», а философское «кто я?». Вопрос, обращенный ко всякой душе, подцепленной на крючок мелкого человеческого быта в большой временной петле.

Валерия Пустовая