Сообщество спектакля
Будни Большого театра в лицах
Театр — не только артисты, которых зритель видит на сцене. Это также музыканты оркестра, гримеры, рабочие сцены, педагоги, капельдинеры, художники, осветители и многие-многие другие профессионалы: в Большом изо дня в день работают тысячи людей. “Ъ” собрал несколько частных историй сотрудников сегодняшнего Большого театра, нашедших в нем свое призвание.
Татьяна Лисова, контролер билетов:
«Мстислав Ростропович называл нас, капельдинеров, солнышками»
— В трудовой книжке записано, что я контролер билетов, но лучше меня называть капельдинером. Я пришла в Большой театр в августе 2003 года. Эту работу мне предложила подруга, она на тот момент была здесь старшим контролером. Я решила попробовать и вот оставила работу музыкального руководителя в детском саду и пришла в театр. Ни на минуту не пожалела. Вот уже 22 года!
Большой театр стал для меня религией: каждый спектакль — погружение в другую реальность.
Может быть, даже параллельную. Самое яркое для меня здесь — музыка, оркестр, звучащий как единое целое, когда кажется, что каждый музыкант дышит одновременно с палочкой дирижера, и хор, который поет так, что душа улетает.
Очень большие эмоции, восторг, даже выброс адреналина — это вынос цветов на сцену артистам по завершении спектакля. И это ликование: я на сцене, и я хоть немного, но тоже участвовала в спектакле и разделяю радость вместе со зрителями и артистами. Яркие впечатления, конечно, и от встреч с великими музыкантами, известными людьми. Пусть это недолгое общение, но даже их мимолетный взгляд и приветствие вызывают прилив сил и душевную радость. Самая незабываемая встреча у меня была с Мстиславом Ростроповичем, который был очень добрым, солнечным человеком и нас, капельдинеров, называл солнышками.
Петр Кондрашин, концертмейстер группы виолончелей оркестра:
«Мои бабушка с дедом познакомились в Большом театре»
— Я тружусь в Большом театре с 2011 года, то есть уже 14 лет. До этого работал вторым концертмейстером БСО имени Чайковского под руководством Владимира Федосеева.
С Большим театром у меня связано гораздо больше, чем просто с местом работы. Мой дед Кирилл Петрович Кондрашин, известный российский дирижер, начинал карьеру в Большом театре. Он проработал здесь всего семь лет, ушел по собственной воле, и дирижер Самосуд тогда ему сказал:
«Кира, что ты делаешь? Из Большого театра выносят вперед ногами или сажают, а ты уходишь сам!»
Но этот поступок изменил его жизнь, он стал симфоническим дирижером с мировым именем. Тем не менее свою карьеру он начинал в Большом театре, причем был в то время самым молодым дирижером в Большом театре, став им в 27 лет. Он вел многие спектакли, получил Сталинскую премию за оперу «Вражья сила» и много работал с великим Борисом Александровичем Покровским. Моя бабушка Елизавета Михайловна Садовская была солисткой балета Большого театра, собственно, там они с дедом и познакомились. Так что мои корни тесно переплетены с этим театром.
С приходом Гергиева можно с уверенностью сказать, что оркестр Большого театра вышел, скажем так, на первый план. На тот план, на котором он был в свое время при Голованове, потом при Симонове и Лазареве. И до прихода Гергиева оркестр был в общем-то в очень хорошей форме, тоже играли прекрасные симфонические концерты, просто количество этих концертов было несоизмеримо меньше. Сейчас их число сильно выросло, и часто играем в «Зарядье». Там всегда полный зал.
Сергей Лысенко, первый гобой оркестра, заслуженный артист РФ:
«Сильнее всего запоминаются выступления, когда что-то пошло не так»
— Поступил в театр по конкурсу еще в советское время, в 1989 году. Этот юбилейный сезон для меня — 37-й. Вспоминается, что, когда я подошел к театру впервые, было настолько волнительно, что казалось: бронзовые ручки на дверях извиваются будто змеи. Но все-таки удалось себя преодолеть и переступить порог театра. «L’ora e fuggita», как поет Каварадосси в опере «Тоска», «время прошло». Но спектакли так же великолепны, интерес к театру огромный, балерины столь же блистательны, как во времена моей юности.
Впечатлений за годы работы накопилось много — не все годятся для печати. В прежние времена изустный фольклор Большого театра был сосредоточен вокруг бытовых подробностей жизни на гастролях, за границей. Истории о том, как пожарить стейк между двумя утюгами или охладить арбуз в биде, никого не удивляли. Пытались сэкономить на суточных, чтобы купить за границей то, чего не было у нас, и вывезти еду, которую на границе таможенники обычно выбрасывали. Лишь фаготистам иногда удавалось провезти колбасу в раструбе своего инструмента.
Если говорить о творческих впечатлениях, сильнее всего запоминаются, конечно, не блестящие выступления, а когда что-то идет не так.
Я часто вспоминаю концерт в Барселоне, где после хорошего обеда с вином мы играли Шестую симфонию Шостаковича.
Уже в середине первой части фаготисты случайно вступили на два такта раньше. За ними потянулись кларнеты и гобои, увы... Мы сидели и искренне не понимали, почему струнные в этот момент не с нами? Сейчас весело вспоминать, но тогда было не до смеха! Самое интересное, что пресса была очень хорошая. Газеты писали, что музыканты прямо на сцене проживали трудные эпизоды из жизни исторической России.
Юлия Молчанова, руководитель детского хора:
«Я в Большом театре с самого раннего детства»
— Я в Большом театре, можно сказать, всю жизнь. Попала сюда маленьким ребенком по конкурсу — в детский хор Большого театра. Моя бабушка случайно услышала объявление по радио, и я пришла на прослушивание. Это был 88-й или 89-й год. Конкурс огромный, тысяча или больше человек на прослушивании, и из них выбрали 11 или 12. То, что меня взяли, предопределило мою музыкальную судьбу. После девятого класса школы я поступила в музыкальное училище на дирижерско-хоровой факультет, потом в Московскую консерваторию на дирижерский факультет и в начале четвертого курса попала в стажерскую хормейстерскую группу Большого театра. Один год я работала как стажер, можно сказать, бесплатно, и после этого меня взяли хормейстером. Поэтому в театре я в общей сложности больше 35 лет.
Так как я с самого раннего детства в Большом театре, он для меня — вся моя жизнь, ни одного дня не относилась к этому только как к работе, а всегда — как к главному месту и занятию в своей жизни.
Анна Оганова, заместитель начальника гримерного цеха:
«У нас в гримерках есть всё — для каждого артиста найдется то, что он любит»
— Я работаю в театре с 2003 года. С уверенностью скажу: в нем я провожу больше времени, чем дома. И я благодарна своей семье, что приняла и поддержала мой выбор. Не каждый супруг или супруга, не связанные с театром, поймут и выдержат! Все выходные, праздники, дни рождения, семейные вылазки ты пропускаешь: у тебя либо текущий репертуар, либо выпуск новой постановки, либо «Щелкунчики» под Новый год… И все это еще и по вечерам.
Если вы попадете в наши гримерки, картина сложится — у нас там всё: тапочки, сменная одежда, чайники, кофемашины, печенье, какие-то закусочки. Одни артисты любят сладенькое, другие — солененькое. У нас для каждого что-то найдется, и они это знают, много времени проводят в гримцехе. И не только когда гримируются — приходят пообщаться, согреться, зарядиться позитивом. Такая атмосфера дорогого стоит!
Мы столько времени работаем вместе, мы дружим семьями, уже дети выросли, делим и радость, и горе.
Театр значительно больше, чем просто работа. Это жизнь! Насыщенная, полная, разнообразная.
Однажды, помню, я переходила с Исторической сцены на Новую, они связаны подземным переходом на минус первом этаже, подхожу к лифту, открываются двери, и я вижу итальянского дизайнера Валентино! Я встала как вкопанная, я-то его знаю в лицо, а он меня нет! Я смогла сказать в тот момент только «Чао!», он рассмеялся. Я тогда только начинала учить итальянский, но представиться смогла, рассказала, что я художник по гриму, его это заинтересовало, мы немного поговорили уже с помощью переводчика. Беседа была такой непринужденной — мировой кутюрье оказался вполне земным. До сих пор не знаю, что он делал у нас, может быть, ему устроили экскурсию. Очень часто наше закулисье посещали какие-то звезды кино — Брэд Питт, Шарон Стоун, Джим Керри. Всем интересно увидеть Большой театр изнутри.
Ирина Вещева, заведующая художественно-костюмерной частью:
«Самое сложное — это быстрое переодевание артистов за кулисами»
— В Большой театр я попала с легкой руки мужа. Он актер и работает в Малом театре. 25 лет назад, стоя там на примерке, он случайно узнал от закройщика, что в Большой театр требуется художник-модельер. Я пошла на собеседование в женский костюмерно-пошивочный цех, и меня взяли. 6 июня 2000 года приступила к работе. До этого работала в театральной мастерской и много знала про театральный костюм, делала костюмы для кино, цирка, но с балетом никогда не сталкивалась. В Большом театре, конечно, пришлось многому поучиться.
Костюм — часть образа, он должен соответствовать задумке режиссера и художника, а кроме того, быть удобным артисту. Оперному, артисту миманса и, конечно, балетному. Для балета это крайне важно. У них такая тяжелая физическая нагрузка на сцене — костюм должен идеально сидеть и смотреться. Поддержки, прыжки — все должно быть удобно, ничего не должно мешать танцу. Естественно, костюм не должен быть тяжелым, особенно пачки балерин, когда они делают фуэте. Делаем иногда до пяти примерок, чтобы посадить костюм, приходится что-то придумывать, идти на компромисс. Они, например, говорят: здесь нам нужно сделать легче, здесь — убрать отделку...
Самое сложное — это быстрые переодевания на сцене. Нужно придумать, как сделать, чтобы было и красиво, и технологично. Но все равно все нервничают, когда артист на одну минуту, если не на несколько секунд, забегает за кулису и ему требуется поменять или костюм, или какую-то деталь.
У оперных костюмов свои тонкости.
Когда поют певцы, хор, у них свое особенное дыхание, под это тоже надо подстраиваться. Например, если костюм у девушек исторический, с корсетом — что-то придумать, может быть, какие-то эластичные вставки, чтобы было легко петь. Певцы не любят, когда у них что-то на шее. Приходится выкручиваться, воротнички делать с резиновыми петлями, чтобы соответствовало образцу, но и артисту было удобно.