(Начало на стр. 1)
ПРЕС была единственной партией, поддерживающей Ельцина, которая в своей предвыборной программе сделала упор не на права человека, а на basic values, основные ценности, постоянно разыгрывая карту семьи и нравственности. В сочетании со сдержанной рыночностью, такой же сдержанной, без кровавых амбиций, государственностью и при заявленной ориентации на регионы это создавало классический имидж во всех отношениях умеренно правой партии. Речь не о том, насколько совпадает реальная политика Шахрая, Шохина, да и всей ПРЕС в целом, как известно, проголосовавшей за амнистию, с этим последовательно правым предвыборным имиджем. Речь только о том, что ПРЕС, как никакой другой партии, сподручно объявить себя солженицынской и получить на этом полагающиеся дивиденды. Региональность партии Шахрая, помноженная на всемирность вермонтского отшельника, может со временем дать феномен нового провинциального глобализма. Впрочем, совершенно неизвестно, пойдет ли Солженицын на такой союз, и вряд ли стоит дуть на воду, заранее накидываясь на писателя.
Когда приехал Солженицын
Многие знаменитые изгнанники былой эпохи (Максимов, Зиновьев, Синявский) оказались изгнанниками вторичными, встретив на родине откровенно ленивое отношение. По индукции ту же судьбу прочили и Солженицыну, полагая, что либо вообще не вернется, либо "по родной стране пройдет стороной, как проходит косой дождь". Похоже, предсказание не сбылось.
Эстетически и политически левые круги, для которых (на что они сами указывали, предлагая писателю поболее нафталину) Солженицын по степени архаичности и неактуальности должен был быть чем-то вроде Тредиаковского с Сумароковым, отреагировали на его приезд в полном противоречии с собственной нафталинной теорией. После всех речей о забвении реакция левой общественности оказалась незабвенной и даже не вполне внятной: "Гениально, маэстро, гениально!.. Александр Исаевич, как нож в масло войдет в тело страны своей, оставленной им на неразумных администраторов двадцать лет назад и возвращенной теперь единственному и неделимому владельцу... Грандиозно! Брависсимо! Шашки наголо! Урр-р-р-р-а!" Вместо приветствия, или анализа, или критики, или равнодушия, или ругани вышли корчи. Корежило, как определенную категорию духов при виде крестного знамения. Причину выдающихся корчей можно искать в двух главных темах солженицынского творчества.
Первая тема — лагерь, понимаемый Солженицыным не только буквально, но и метафизически, как состояние наивысшего напряжения духа и — соответственно — напряженного отслеживания того, как растут в человеческой душе "плацдармы добра" и как происходит окончательное освинение человека — "нарастает гордость на сердце, как сало на свинье". Явно понимая под лагерем не только ИТЛ, но модель бытия вообще, Солженицын говорит о "волчьей лагерной выучке" — об остром и глубоком понимании того, чего человек стоит. Подобный взгляд на российский beau-monde со стороны человека с таким авторитетом может означать много погубленных фигур. Российская элита вконец отвыкла от элементарного приличия. Свежий и властный взгляд тут может оказать сильно прореживающее воздействие. В инстинктивном предчувствии такой неприятности естественно порекомендовать Солженицыну активнее пользоваться нафталином.
Вторая тема — революция. В противовес привлекаемым для объяснения последних событий левацким, постиндустриальным, "социалистическим с человеческим лицом", евразийским etc. миросозерцаниям Солженицын предлагает подход почвеннический, рассматривая происходящее через призму Семнадцатого Года. Все то же: мучительно разворачивающаяся российская телега, упоительное по безответственности "кадетски-революционное ожесточение" просвещенного общества, готовность "разгрохать Россию". Урок революции, по Солженицыну, не в том, хорош ли наш "недалекий император", а в том, что второго Семнадцатого Года России не пережить. Сочтя, что октябрь 1993-го имел все шансы стать октябрем 17-го и не стал только благодаря расстрелу Белого дома, Солженицын согласился с делом 4 октября. Солженицынская поддержка президента безрадостна, но оттого еще более тверда — монарх не блестящ, все идет плохо, страна в беде, но это не повод для того, чтобы сталкивать ее прямо в бездну. В сущности, она значит неизмеримо больше, чем безоглядные крики "Ельцин! Ельцин!". Мнение тоскующего монархиста куда весомее, чем мнение монархиста бездумного, и косвенная поддержка президента — через ретроспективу Семнадцатого Года — куда весомее, чем прямая.
Писатель часто делается заложником своего творения. Таков и стремительный переход от узла к узлу, от "Апреля Семнадцатого" к Маю Девяносто Четвертого, от "кадетски-революционного ожесточения" 1916 года к нафталинному ожесточению 1994-го.