В Москве на этой неделе прошел международный семинар "Роль женщины в культуре — образ женщины в культуре", подготовленный Немецким культурным центром им. Гете, Внешнеполитической ассоциацией и российским фондом "Лаборатория". Состав его участниц — композитор, фотограф, кинорежиссер, немного литераторов, чуть большее число критиков и университетских профессоров из США, Германии, Австрии, России — явно свидетельствовал об универсальности и общепланетарности женской темы как таковой. Для России же подобное собрание представляется любопытным особенно с точки зрения идентификации отечественного феминизма.
Чтобы начать разговор о феминизме, нет необходимости повторять это слово часто или же приводить статистику случаев притеснения слабого пола. Достаточно заговорить о роли женщины в культуре, особенностях и стереотипах восприятия ее образа. Предусмотрителен и правдив был тот российский критик, который на семинаре убеждал собравшихся, что "никакие политические и социальные движения не могут привить обществу новые ценности, если они не оценены культурой".
Для цивилизованного мира смена социально-бытового феминизма на феминизм мировоззренческий — вопрос эволюционный. Интеллектуальный Запад, оказавшийся не в силах достичь идеала в равноправии мужчины и женщины, предпочитает теперь наблюдать за победами феминизма все с большим хладнокровием и усталостью. Его уже не так волнует проблема, почему, к примеру, в Венской школе искусств нет ни одного штатного профессора-женщины, сколько вопросы философские — что, например, есть обнаженное женское тело в искусстве: освобождение от пола или эксплуатация женской плоти.
В прежние времена в Союзе, как и полагалось, проблем с феминизмом, как с "буржуазным пережитком", не было — равноправие было незыблемым революционным достижением. Умело сконструированный образ советской женщины фактически воплощал высший социальный идеал — самоотверженного работника, хорошей матери, любящей и верной жены, иногда симпатичной женщины. Она первой получала все, о чем только могла мечтать женщина запада — шахту Метростроя, мирный атом, кресло министра культуры, межзвездное пространство. А женщина творческая предпочитала говорить о себе скорее как о писателе, нежели писательнице. Лучшей похвалой для нее было: "ваши произведения крепки и добротны".
С тех пор изменилось немногое. Людмилу Петрушевскую и Татьяну Толстую, ставших символами реформаторства и новой литературной волны, по-прежнему величают "яркими писателями, которым чуждо все женское". Никто так и не взялся ответить точно — существуют ли вообще женская проза, драматургия, критика, журналистика, кинематограф, искусство, музыка. Критики-мужчины, втянувшись в публичную дискуссию о женской прозе, восклицают: "говорить о ней все равно, что утверждать, что Анну Каренину написала сама Каренина". Затем женскую беллетристику даже сравнили с ситуацией в Прибалтике: "дайте ей лет 200 и все успокоится".
Главное поражение и одновременно завоевание женщины в том, что душа ее всегда была слишком близка к телу. Нынешний шанс всех неофеминисток обратить на себя внимание — "поинтриговать" на тему Пола и Телесности. Но если западная культура настаивает на все более изощренных интерпретациях женского тела (посредством цифрового изображения или "фотографического" умножения отдельных его частей), то российской предстоит еще только найти само тело женщины, словно бы потерянное. Первое на семинаре с блеском проиллюстрировали американская фотохудожница Диана Ньюмайер, показав свои работы с ироничной выставки под названием Меtropolitan tits, и немецкий режиссер альтернативного кино Вали Экспорт в своем фильме "Синтагма". Российским же художественным критикам из фонда "Лаборатория" оставалось лишь публично задаваться вопросом: чего больше — эротизма или сексуальности — в портрете Ростопчиной Кипренского, в "Петроградской мадонне" Петрова-Водкина или "Метростроевке" Самохвалова.
Насколько успешно западным "лабораторным" экспериментаторам удастся сегодня привить неофеминистские идеи российскому обществу, всегда обладавшему трагической склонностью к люмпенизации и к поиску образа врага, во многом зависит от того — хватит русской женщине ее терпения как национального качества.
ЮРАТЕ Ъ-ГУРАУСКАЙТЕ