Международная программа традиционного театрального фестиваля в финском городе Тампере в этом году светится именами новых знаменитостей европейской режиссуры. Собранные вместе, они доказывают, что никакой единой Европы на самом деле не существует. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Как известно, любой город стремится найти какой-то показатель, по которому он оказывается "самым-самым". Тампере называет себя "северным Манчестером" (именно здесь начала развиваться финская промышленность, которая, впрочем, тогда была частью российской), но это, конечно, не аргумент, потому как Манчестер все равно, выходит, круче. А вот против того, что здешний традиционный фестиваль "Театральное лето" — самый окраинный из заметных театральных смотров европейских стран, не возразишь. Отсюда чрезвычайно доброжелательная и внимательная к любому театру финская публика смотрит на известные европейские спектакли хоть и изнутри Европы, но все-таки чуть-чуть со стороны.
Одного из лидеров новой европейской режиссуры Иохана Симонса фестиваль в Тампере хотел заполучить давно. Удалось лишь в этом году: театр из бельгийского Гента привез сделанный господином Симонсом спектакль по нашумевшему роману Мишеля Уэльбека "Платформа". История про двух счастливых любовников, открывших в Юго-Восточной Азии сеть секс-отелей для европейцев, разыгрывается буквально на свалке. В самом начале спектакля на фотопол, представляющий собой вид сверху прекраснейшего города Гента, с черных театральных небес обрушивается добрая тонна бытового хлама, отходы современной цивилизации: поломанные пластмассовые стулья и столы, ненужная одежда, пластиковые бутылки и бог весть что еще.
У бельгийских актеров, занятых в этом спектакле, есть одна счастливая особенность, которая постоянному зрителю русского театра бросается в глаза: они предельно честны и готовы к разговору со зрителем на равных. В том смысле, что, с одной стороны, не морочат голову многозначительностью своего представления, а с другой стороны — не подыгрывают публике. Поэтому историю про дикарский секс-рай и грозный исламский фундаментализм (моджахеды в романе Уэльбека убивают развратников-неверных) они умудряются сыграть как без наигранного отчаяния, так и без свойственного автору насмешливого эпатажа. Гентский театр показывает, как все на самом деле безнадежно просто, — и вот жертва фундаменталистов просто валяется в куче мусора как закономерная его часть. Иохан Симонс в своем спектакле предельно честно констатирует: так называемый Запад понятия не имеет, зачем существует.
Хотя правильнее говорить не про Запад, а про Север — особенно когда посмотришь "южный" спектакль сицилийки Эммы Данте. Под ее спектакль "Моя жизнь" аэрофотосъемка города Палермо, где работает госпожа Данте, в буквальном смысле не подложена. Но жгуче-южный католический пейзаж "просвечивает" под экспрессивно-взвинченным и незамысловато-трогательным спектаклем-этюдом. На сцене только одна кровать и четыре человека вокруг нее — это мать и три ее сына. Актриса Эрсилия Ломбардо наверняка не старше своих партнеров, но ведь и постановка молодого режиссера Эммы Данте не конкретная семейная история, а своего рода очередная притча о неизбывной грусти человеческого жизненного цикла.
При желании можно отыскать в объездившем уже немало европейских фестивалей компактном итальянском спектакле фрейдистский подтекст: в одном из эпизодов мать лежит в постели под сыном, а в финале оказывается как бы похороненной вместе со всеми своими детьми — с букетом красных цветов, под белым покрывалом и в этой же самой кровати, рифмовка которой с могилой в "Моей жизни" очевидна. Кстати, были ли все эти люди живы с самого начала и не явились ли нам в режиссерском сне, утверждать трудно. Спектакль идет всего пятьдесят минут, в нем нет линейного сюжета, но есть занятные и колоритные диалоги между матерью и сыновьями.
Еще есть выразительный горбоносый профиль актрисы, ее широко открытые в вечной требовательной материнской тревоге глаза, ее сгорбленная фигурка и темного дерева католическое распятие в руках. Есть велосипед, на котором в прологе накручивает обороты вокруг кровати один из сыновей и колеса которого в финале с тихим свистом крутятся рядом с семейной могилой. Есть неизбывная тоска и всем понятная безысходность. В общем, и в этом спектакле люди совершенно не понимают, зачем существуют. Но пока еще готовы обливаться слезами по этому поводу.