премьера театр
Пьесу "Сестры" по дневникам Анны Григорьевны Сниткиной и отрывкам романов Достоевского, записанных ею под его диктовку, сочинил и поставил Владимир Салюк. В свой бенефис Екатерина Васильева играет не только жену писателя, но и его героинь. Именно они и были "сестрами", чьим духовным отцом был сам писатель. Нелегкой женской доле сострадала АЛЛА Ъ-ШЕНДЕРОВА.
История о том, как великий Федор Михайлович, прервав диктовку "Игрока", вдруг заметил, что его стенографистка недурна собой, школьники обычно слушают открыв рот. Еще бы: была бледная питерская барышня, пришедшая заработать первый трудовой рубль, а стала женой великого писателя. При ближайшем рассмотрении сказочный сюжет блекнет: 44-летний эпилептик и азартный игрок женился на 20-летней девушке, по его воле познавшей ревность, нищету и пагубную власть рулетки. В советских школах о Сниткиной, спасавшей мужа от кровопийц-издателей и оставившей о нем подробные воспоминания, рассказывали даже больше, чем о самом писателе: и умилительно, и поучительно, и идеологически безупречно — тяжела участь жены гения в царской России.
Примерно так, в стилистике советской школы, и повествуют об отношениях писателя и его жены в спектакле "Сестры". Впрочем, с одной поправкой: раньше напирали на кабальные условия писательского труда в буржуазном обществе, теперь — на высокую духовность, царившую в семье гения. "Я удивилась, как он удивительно искренен", "Меня тронуло, как он трогателен",— щебечет монументальная прима, начав повествование от лица 20-летней девочки и стараясь создать впечатление, что слова для своего рассказа она подбирает на наших глазах. Этот "оживляж" заменяет отсутствующую в спектакле драматургию. Чтобы чтение дневников не превратилось в литературный вечер, Екатерина Васильева и двое ее помощников разыгрывают воспоминания Сниткиной "по ролям". Седовласый Юрий Гукин становится то добряком Ольхиным, направившим Сниткину к Достоевскому, то самим писателем (что выходит совсем уж неубедительно), а румяный контратенор Ярослав Здоров то поет для услаждения слуха публики, то вдруг мрачнеет, накидывает на плечо тужурку и перевоплощается в Раскольникова из "Преступления" или в героя "Игрока".
Иллюстративность и поверхностность этих перевоплощений не скрывается. Отношения персонажей сшиты на живую нитку, как и оформление Павла Каплевича, задрапировавшего сцену и накинувшего на обстановку бордовую с бежевыми пятнами ткань. Этой небрежностью авторы спектакля подчеркивают, что важна здесь только она — Екатерина Васильева, меряющая сцену решительным шагом и заполняющая пространство своим сильным голосом... Тут бы добавить что-то вроде "...и приоткрывающая глубину страстей, бушевавших в семье писателя и отразившихся в его творчестве". Но именно этого в "Сестрах" нет.
О знакомстве своей героини с Достоевским, сватовстве, свадьбе и о том, как Сниткиной пришлось заложить приданое, чтобы ехать с мужем в Баден, госпожа Васильева рассказывает с одной и той же умиленной интонацией, сдабривая текст дневников современными косноязычными словечками. Когда речь идет о застенографированных Сниткиной романах, актриса разыгрывает монологи их героинь. Как ни странно, надрывный цинизм красавицы Настасьи Филипповны, швыряющей в огонь сто тысяч, удается ей куда лучше, чем христианское смирение и причитания матери Раскольникова. Ярче же всего выходит азартная бабушка из "Игрока". Актриса наконец-то перестает умиляться всему подряд, у нее появляется резкость, властность интонации и блестящий юмор — все то, что в 70-80-е годы прошлого уже века сделало Васильеву одной из лучших советских актрис, а после, в 90-х, было отринуто ею как "сатанинство".
Слов нет, просветленность и духовная чистота — хорошо, а греховность — плохо. Симуляция чистоты и просветленности, однако, вряд ли может наставить кого-то на путь истинный. Так что для школьной программы этот спектакль вряд ли подходит. Поклонникам же актрисы, помнящим ее знаменитую атаманшу из "Бумбараша" в кино или Сарру из "Иванова" на мхатовской сцене, стоит поступить так: не смотреть "Сестер" целиком, но взглянуть на первый выход госпожи Васильевой — и вернуться в зал на финальные поклоны, чтобы вновь увидеть ее лицо.