На книжных лотках Москвы появилась — по цене, колеблющейся от шести до двенадцати тысяч рублей, — трилогия Василия Аксенова "Московская сага", отрывки которой ранее публиковались в журнале "Юность". Рассказывает НИКОЛАЙ Ъ-КЛИМОНТОВИЧ.
Василий Аксенов дебютировал в 1959 году двумя рассказами в журнале "Юность", который тогда редактировал Валентин Катаев. В следующем году там же была напечатана его повесть о молодых врачах — "Коллеги". Однако эта повесть была скорее о той категории молодых людей из поколения "фестиваля молодежи и студентов", которая в комсомольской печати получила кличку "стиляги". Разумеется, повесть пользовалась оглушительным успехом и положила начало традиции так называемой "молодежной прозы", к авторам которой, кроме Аксенова, критика причисляла Анатолия Гладилина и Илью Штемлера. В течение шестидесятых Аксенов напечатал такие свои знаменитые рассказы, как "Завтраки 43-го года" и "Победа", известные большие вещи — "Звездный билет", "Пора, мой друг, пора", и "закрыл" этот исторический отрезок повестью "Затоваренная бочкотара", которая благодарными читателями была растащена на афоризмы — подобно "Горю от ума". Среди вещей семидесятых годов следует вспомнить прежде всего "Поиски жанра", содержавшие один из шедевров прозаика — рассказ "Вне сезона".
Известность Аксенова в 60-ые и в 70-ые годы была не меньше, чем популярность Кристалинской. Поэтому его новые романы, предназначенные явно для самиздата, читались и передавались с рук на руки не хуже записей Владимира Высоцкого. Это были "Ожог" и "Остров Крым", написанные явно "в стол", вышедшие в 80-ые на Западе и вернувшиеся на родину уже во времена "перестройки". Автор позаботился о дополнительной рекламе этих своих новых вещей, на которые явно возлагались большие надежды. Он стал лидером неподцензурного альманаха "Метрополь", снискавшего скандальную известность благодаря стараниям тогдашнего секретаря Московской писательской организации, ныне академика Феликса Кузнецова, описанного позже Аксеновым в романе "Скажи, Изюм" под прозрачным псевдонимом. Именно с легкой руки академика в литературный обиход вошло словосочетание "порнография духа", как охарактеризована была "метропольская" акция. Помимо Аксенова, в альманахе принимали участие Белла Ахмадуллина, Андрей Вознесенский, Фазиль Искандер, Марк Розовский, по сути — весь цвет тогдашней "творческой интеллигенции".
Аксенов после истории с "Метрополем" эмигрировал в США, и указом советского правительства был лишен гражданства, что было, разумеется, большой честью. Таким несколько витиеватым способом тогда государство отмечало недюжинные дарования — достаточно вспомнить судьбу Вишневской и Ростроповича. Американский адрес эмиграции для писателя был неслучаен. Последними публикациями в стране — до 1978 года — были две вещи: "Поиски жанра" и "Круглые сутки нон-стоп", а также перевод романа Доктороу "Регтайм". Все носило явный отпечаток пристрастий автора именно к американскому образу жизни. Впрочем, на эту тему сам Аксенов все подробнейшим образом рассказал в своей книге об эмиграции "В поисках грустного бэби", написанной уже в Америке. Но даже став американским профессором, Аксенов не сразу освоился с правилами американского футбола, хотя как каждый порядочный американец сразу же заделался страстным болельщиком.
Стиль Аксенова был всегда немедленно узнаваем. Может быть, он первый из советских авторов, кто уделял большое внимание городскому слэнгу, и, вероятно, поэтому заработал кличку "комсомольский хиппи", пущенную в оборот, как говорят, Иосифом Бродским. Это не совсем справедливо: "комсомольцем" Аксенов был только в ранних своих рассказах, а его "Затоваренная бочкотара" — произведение весьма далекое от идеологического пафоса. Достаточно сказать, что именно эта повесть стала, без сомнения, одним из "источников" знаменитой "Москва-Петушки". Однако долгое время Аксенов действительно был в чести у начальства, считался "нашим", и либеральное его нутро не сразу было властями раскушено, что, вообще говоря, достаточно удивительно. Впрочем, не более, чем увлечение членов ЦК и членов семей членов песнями Галича, живописью Плавинского и кинофильмами Тарковского.
За время своей жизни в Америке Аксенов написал пять романов: "Бумажный пейзаж", "Скажи, Изюм", "Грустного бэби", "Желток яйца" и "Московскую сагу". К тому же реабилитировали в конце 80-ых давнюю репрессированную его вещь — "Золотая наша железка".
"Московская сага" написана с явным замахом на создание эпоса — жанра, до этого Аксенову чуждого. Впрочем, рано или поздно любого признанного в России писателя посещает желание стать Львом Толстым, но получается это нечасто. И не только в смысле отсутствия титула. Аксенов в этой вещи вдруг разом потерял собственную интонацию, и текст первых двух книг трилогии кажется прямым продолжением то ли Гроссмана, то ли Рыбакова. Текст же третьей книги вдруг магическим способом напоминает раннюю манеру автора, причем настолько, что кажется, будто третья книга писалась прежде первых двух.
Как и полагается, трилогия, написанная в Америке, — это история семьи. История семьи еще одного русского литературного доктора по фамилии Градов. Медицины в романе не больше, чем в "Докторе Живаго". Основное место отведено любовным приключением чад и домочадцев, примерно в духе приведенной в заглавии цитаты. На этих своих путях им удается столкнуться едва ли не со всеми знаменитостями России периода ее советской истории: от Мандельштама и Симонова до Лаврентия Берии. И, конечно же, принять участие во всех катаклизмах эпохи: от войны до лагерей. Увы: писать эпос в китчевом духе — не открытие Аксенова, на этом пути у него немало предшественников. Причем явно "непочвенное" происхождение автора мстит за себя — проза "земли и крови" явно не его жанр. Но и история "интеллигентной" русской семьи выходит из-под его пера неубедительной. Во всяком случае, на фоне книги его матери "Крутой маршрут", которой удалось много точнее схватить и передать сам "дух интеллигентности" в книге, посвященной, на первый взгляд, совсем иным материям.
Между тем, надо вспомнить, что именно Аксенову удавалось раз за разом вступать в реку собственного творчества. Его "молодежная проза" не предвещала "Затоваренной бочкотары", а судя по "Бочкотаре" невозможно было представить себе "Ожог". Аксенов как никто умел меняться и быть непредсказуемым. И именно на его долю выпало "открыть" несколько течений в нашей словесности. Тот факт, что это не может получаться всегда — очевиден. В случае с "Московской сагой" у Аксенова это не получилось.