фестиваль опера
В Экс-ан-Провансе проходит 59-й Международный оперный фестиваль. Одним из главных его событий стала опера Леоша Яначека "Из мертвого дома". Поставил ее выдающийся французский режиссер Патрис Шеро, а за дирижерский пульт встал классик современной музыки Пьер Булез. Из Экс-ан-Прованса — РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Последние годы в Европе наблюдается настоящий бум постановок опер великого чеха Леоша Яначека. Совсем недавно в Парижской опере Кшиштоф Варликовский сделал "Средство Макропулоса", чуть раньше там поставили "Дневник исчезнувшего". В Мариинском театре в прошедшем сезоне выпустили "Енуфу" в постановке Василия Бархатова. Появилось несколько "Кать Кабановых" — в том числе очень интересная работа Михаэля Тальхаймера в берлинской "Штаатсопер".
Не обойдена вниманием и последняя работа Яначека, за переписыванием партитуры которой его в 1928 году застала смерть,— опера "Из мертвого дома", написанная по почти одноименному произведению Достоевского. (Вообще, от слывшего русофилом Леоша Яначека осталось немало сочинений, навеянных русской литературой. Помимо Островского и Достоевского его вдохновляли Гоголь и Толстой: оркестровая рапсодия написана им по "Тарасу Бульбе", а первый струнный квартет навеян "Крейцеровой сонатой".) Пару лет назад оперу "Из мертвого дома" поставил знаменитый Клаус Михаэль Грюбер, несколько раньше — не менее известный мастер Фолькер Шлендорф.
В берлинском спектакле Шлендорфа на сцене стояли стилизованные под хай-тек русские избы, а за ними открывались цветные задники с сибирскими просторами. Патрис Шеро и художник Ричард Педуцци, вот уже почти сорок лет работающий с Шеро, не оставляют сомнений в том, что действие происходит не в позапрошлом, а в прошлом веке. "Мертвый дом" Шеро и Педуцци — не омская каторжная тюрьма на фоне роскошной и свободной природы, а узкий и пустой двор-колодец, стиснутый уходящими в небо серыми бетонными стенами тоталитарных режимов. Собственно говоря, Яначек ведь писал свою оперу буквально накануне того, как в Европе по обе стороны будущей линии фронта ударными темпами стали сооружать лагеря. Так что "Дождь" Варлама Шаламова из колымского цикла рассказов в программке спектакля помещен тоже не просто так. Ведь главный герой оперы — Александр Петрович Горянчиков по воле Яначека превращен из уголовного в политзаключенного.
Серые стены иногда двигаются навстречу друг другу — так медленно, что подозреваешь некий обман зрения. В них же вдруг открывается дверь, и оттуда выводят с помывки десятки почти голых покорных людей, перед которыми потом высыпают целую гору сапог: тут нет ничего своего, личного. Здесь же надзиратели в до боли знакомых зеленых униформах разливают баланду. Здесь же в третьем действии разворачивают жутковатый тюремный госпиталь, а во втором силами тюремной самодеятельности устраивают нехитрый спектакль. А между первым и вторым действиями вдруг разверзаются небеса, и на землю падает тонна бумажного мусора, а дым, стелющийся над сценой, делает место действия похожим на тлеющую помойку.
Судьбы людей, проявляющиеся на отвратительной свалке общества,— суть спектакля Патриса Шеро. "В каждом образе искра Божия, все это ужасно хорошие люди, но приходит случай, укол судьбы, я бы сказал, только один-единственный проступок, и они должны страдать. Они искупают свою вину, это люди из чистого золота",— писал Леош Яначек. Из чистого музыкального "золота" высшей драматической и эмоциональной пробы отлита и сама опера чешского композитора — во всяком случае, так она звучит в исполнении Камерного оркестра имени Малера под управлением великого современного композитора и дирижера 82-летнего Пьера Булеза. Удивительным образом он сообщает партитуре ту театральность, которой на первый взгляд не хватает опере "Из мертвого дома". Она кажется не столько последовательным рассказом, сколько одной картиной жизни.
На этой картине не теряется ни один голос, тем более что именно в одиноких монологах героев проявлена суть характеров — самого Горянчикова (сильный немецкий баритон Олаф Бэр), мусульманского мальчика Алея (Эрик Стоклоба), которого Горянчиков опекает и учит грамоте, наивного убийцы Скуратова (тенор Джон Марк Эйнсли), наконец, "держащего" третье действие оперы Шишкова (Герд Гроховски), убившего из ревности жену и произносящего горячечную исповедь, слушателем которого по воле Яначека неожиданно оказывается виновник шишковских бед Филька. Режиссер-мастер последовательно, но ненавязчиво, даже деликатно втягивает оперного зрителя в мрачную сказку про мертвый дом. И светлого конца ждать не приходится.
Патрис Шеро никаких иллюзий не испытывает. Вроде бы отпущенного с извинениями Горянчикова перед освобождением избивают. Попавший в лагерь раненый орел, который по замыслу Яначека должен выздороветь и улететь, так и остается всего лишь подвижной, но неодушевленной игрушкой. А в тюремном госпитале рядом с Алеем танцует на кровати местный дурачок — только безумцу здесь может быть хорошо. Это страшный и счастливый танец завершает спектакль: уже прозвучала последняя нота Яначека, и истекшую из рук Пьера Булеза музыку подхватывает очень-очень медленно гаснущий в тишине свет.