Памяти Григория Крейдлина
22 июня в Москве внезапно умер Григорий Ефимович Крейдлин, лингвист, наверное, главный специалист по невербальной коммуникации и семиотике. ГЕК, как он любил подписываться. Наш друг. Ему было 79 лет.
Лингвист Григорий Крейдлин
Фото: wikipedia.org
Лингвист Григорий Крейдлин
Фото: wikipedia.org
За несколько дней до этого он участвовал в диссертационном совете, был весел, шутил. Вообще невозможно представить, чтобы Гриша не шутил. Хотя и не обязательно весело. Он был большим ученым и большим ребенком, большим учителем и большим другом.
Начиная с 1990-х Крейдлин работал в РГГУ, проживая с ним и подъемы, и спады, читал и основные курсы, например лексикографию, и свои особенные. Он был первопроходцем в теории жестов, в изучении знаков тела и вообще телесного в языке и умел объединять молодых ученых вокруг этих тем. Писать о Крейдлине как ученом трудно, потому что человеческое заслоняет научное. Он был окружен всеобщей любовью и, возможно, поэтому чуть недооценен: слишком уж близкий, слишком уж свой. Он не умел и не хотел держать дистанцию.
Главным для Гриши было общение. Он не мог обходиться без людей и в любой ситуации находил себе собеседника. В науке он вел себя так же. Не будет большим преувеличением назвать его главным соавтором всея Руси. Он любил заниматься наукой вместе с кем-то. Это мог быть маститый ученый, его ровесник и друг, но чаще это был кто-то молодой и лишь начинающий. Трудно вспомнить, сколько людей он опекал и вводил в науку.
Его знаменитый семинар по невербальной коммуникации, в недрах которого родился новаторский, но в полной мере академический «Словарь языка русских жестов», возник так. На одной летней лингвистической школе Гриша решил позаниматься со школьниками чем-то интересным и необычным. Тут он вспомнил о жестах. Сначала это скорее напоминало веселую игру, обсуждение чего-то самого обычного и простого, того, что находится прямо перед носом и вроде бы недостойно научного интереса. Позже школьный семинар был перенесен в университет, просуществовал много лет и стал основой целой научной школы.
Гриша учил детей и в самом традиционном смысле: параллельно с университетом он преподавал в школе — как ни странно, математику. Математика была его второй любовью после лингвистики. Мы никогда не бывали на его уроках, но не раз видели, как он оказывался окружен маленькими детьми и начинал развлекать их веселыми задачками, настолько неожиданными, что к детям подключались и взрослые и все вместе бросались решать и наперебой выкрикивать ответы.
Гриша любил путешествовать и в путешествиях находил новых друзей, а порой и соавторов. Он часто попадал в разные истории и, как настоящий русский богатырь, всегда выходил из них победителем: преодолевать препятствия помогало поистине несгибаемое жизнелюбие. Истории эти носили, как правило, комический характер, и, хотя их тональность не соответствует нашей грусти, рискнем рассказать одну. Гришу хочется провожать так же, как он жил,— весело.
Однажды научная нужда занесла Гришу и одного из нас в Ломоносов (более известный как Ораниенбаум), где проходила международная конференция по генезису языка. Ее устроила какая-то ассоциация с соответствующим названием, членами которой были сплошь американцы. Они проводили свои ежегодные конференции в разных экзотических местах, смотрели мир и наслаждались жизнью. Ораниенбаум был для них как раз таким экзотическим местом. Американцы были абсолютно самодостаточны, веселы и необычайно громки. Они не нуждались ни в чем и ни в ком. По коридорам молча и мрачно бродил главный петербуржский организатор, а мы с Гришей играли на бильярде. Но Гриша не был готов смириться с таким
времяпровождением, точнее времяубиванием.
Во время одной из прогулок по Ораниенбауму, тогда мрачноватому и, как говорят о квартирах, слегка убитому городку, мы обнаружили в киоске странный алкогольный напиток под привлекательным названием. Здесь память дает сбой, но все-таки это была «Крейдлинка». Возможно, как-то чуть-чуть иначе, но какое это сейчас имеет значение? В общем, Гриша приобрел две «Крейдлинки», вернулся в гостиницу, сел в пустынном холле и поставил бутылки на стол. Он умел приманивать американских ученых. Сначала один, пробегая мимо, остановился и заинтересованно присел рядом. Потом еще несколько. Когда количество ученых превысило критическую массу, Гриша заговорил. Он объяснил, что этот напиток выпускается в честь него, простого российского лингвиста, и недопустимо побывать в России и его не попробовать. Ни пробовать, ни тем более пить «Крейдлинку» было невозможно, но американцы хотели экзотики, и они ее получили. Две бутылки «Крейдлинки» улетели быстрее шампанского в Новый год. Контакт был установлен, а Гриша стал своим в среде специалистов по происхождению языка.
Мы называли Гришу нашим другом — и не просто, а лучшим другом,— прекрасно понимая, что эти же слова могут произнести десятки знакомых и незнакомых нам людей. Гриша никогда не бросал своих в беде, поддерживал окружающих и словом, и делом, читал и комментировал чужие статьи и книги (что нечасто случается в научной среде). Может быть, самым важным было то, что, общаясь с Гришей, ты чувствовал, что ты ему интересен. Он помнил дни рождения детей, радовался чужим успехам и жизни вообще. Это было заразительно: вокруг него, рядом с ним всегда было весело и уютно.
Последние годы Гриша много болел, и тема болезней стала занимать все больше места в его разговорах. Он доставал лекарства, советовал врачей и всегда знал, кто чем болен. Как-то незаметно из разряда друзей он перешел в разряд родственников: регулярно звонил, интересовался здоровьем и тревожился, если ему не перезванивали.
Гриша присутствовал во многих жизнях и был важен для многих людей. Когда такой человек уходит, хочется говорить самые простые, пусть и банальные слова. Нам всем будет очень не хватать Крейдлина.