Да, именно когда он был еще жив. Это было совсем другое дело. И время. И другое полушарие — там я с ним встретился, на гонке в австралийской Аделаиде, в прошлом году. Он был enfant terrible этих странных молниеносных гонок, которые невозможно отследить невооруженным глазом. Его никто, кажется, не любил (бразильцы не в счет). Он, похоже, отвечал всем взаимностью. Айртон был всегда какой-то дерганый, недовольный, торопливый и раздраженный. Задним числом хочется умно сказать, что я увидел на его лице трагическую печать. Нет, не увидел. Задним числом я скажу, что была печать одиночества и мальчишеской отчаянности, и ревности ко всем на свете, и дикого охотничьего азарта. Он был похож на римского гладиатора. Он был один против всех — приставучих журналистов, которым он сквозь зубы отказывал, соперников-гонщиков, которых он обзывал "these fucking drivers" и бил им морды за то, что не уступали лыжню, и даже болельщиков и рекламодателей, на деньги которых он накупил себе яхт и вилл... Я с ним пару раз разговаривал — про гонки, про какую-то чепуху, технические мелочи, которые сразу после финиша были еще интересны — он отвечал колючим, быстрым голосом, он был высокомерен и заносчив. Я был для него одним из тех, которые не он. Честно сказать, я его невзлюбил тогда, и теперь чувствую себя виноватым. Задним числом неловко, что мы как-то от него отмахнулись, бросили его. А он был трудный подросток, мальчишка-хулиган, драчун и матерщинник. И теперь я вижу, как он страдал от нашей пусть не всеобщей нелюбви! Он каждый день всерьез шел умирать, чтоб нам было чем отвлечься от тягомотины житейской прозы, он нас тянул к великими переживаниям, — а мы в ответ мелочно обижались, что он не желает подчиняться этикету...
Я тогда еще написал, что он вскорости должен остепениться, сделаться этаким Луисом Альберто из их сериалов, наплодить ангелочков и стать таким же мудрым и обаятельным, как его тогдашний соперник Ален Прост. Но все я наврал. Потому что Прост ушел, чтобы тихо и богато стареть в кругу семьи, как и подобает Профессору. А гордому, одинокому, гениально, маниакально смелому Сенне не суждено было постареть. Из банального дорожно-транспортного происшествия вышла достойная Шекспира трагедия. Не пошлое сравнение всей жизни с театром, а удивительная, пронзительная разновидность настоящего высокого театра, великого и неподражаемого, который "взамен турусов и колес не читки требует с актера, а полной гибели всерьез". И Сенна стал великим артистом этого театра.
Сцена пустеет — не навсегда, но надолго, это такая многозначительная пауза — после ухода блестящих трагических героев с их безумными, страшными, необъяснимыми поступками. И никакие старательные и осторожные стахановцы, достойные поучительного подражания, никогда, никогда их не заменят.
Да и какое уж тут подражание? Мертвым гениям подражать невозможно. Это выше скупых человеческих сил.
ИГОРЬ Ъ-СВИНАРЕНКО