"Уроки майской архитектурной выставки" называлась статья в довоенном номере "Архитектуры СССР". В мае 1934 года всякий, кто проходил по улице Горького, непременно становился посетителем необычной выставки, устроенной в витринах магазинов. Множество проектов различных архитектурных направлений было представлено на суд советских граждан. В книгах отзывов тщательно фиксировались пожелания о том, какой должна стать архитектура "первого в мире государства рабочих и крестьян".
Однако главный экспонат майской архитектурной выставки вполне обходился без витрин. На Моховой улице можно было увидеть только что построенное и заботливо огороженное бархатными канатами здание, которое весьма напоминало Loggia del Capitano в Виченце, построенную Андреа Палладио в 1571 году. Огромные колонны, обрамлявшие широкие оконные проемы, были увенчаны композитными капителями. Аттиковый этаж и роскошная балюстрада поднимались над тяжелым карнизом, прорисованным по всем палладианским канонам. Такого великолепия Москва не знала давно — по крайней мере со времен первой мировой войны. Это была только что законченная сенсационная работа академика Ивана Жолтовского.
Сенсационная — на семнадцатом году советской власти и после господства конструктивизма. Но не меньшей сенсацией был в 1910-м, за семь лет до революции, выстроенный Жолтовским особняк Тарасова на Спиридоновке, образ которого восходил к палаццо Тиене, также возведенному Палладио. Уже тогда удивительное появление итальянского палаццо на старой московской улице произвело немалое впечатление и заставило заговорить о "бескомпромиссном традиционализме" мастера.
К своей новой программной работе Жолтовский относился с особым вниманием. "Я выступаю с классикой на Моховой, — говорил он своему коллеге и постоянному сопернику А. Щусеву, — и если провалюсь, то провалю принципы классики". Дом специально готовился как архитектурное событие весны 1934 года.
Здание поражало не только смелым использованием традиции, но и особым качеством работ, достигнуть чего в России было тогда (да и теперь) чрезвычайно трудно. Жолтовский сам наблюдал за ходом строительства, сам прорисовывал мельчайшие детали отделки, включая дверные ручки и профили плинтусов. Он отказался от покраски деревянных деталей из розовой сосны, чтобы, отшлифовав их, покрыть прозрачным лаком.
Наделив жилой дом несвойственной ему монументальностью (ради этого пришлось, например, небольшие окна двухэтажных квартир выводить во фриз гигантского ордера), мастер словно забыл о реальности, проектируя необычайно удобные, роскошные для Москвы 1934 года квартиры, имевшие в верхних этажах двухсветные залы-мастерские.
Квартиры эти предназначались для семей высокопоставленных функционеров. Тем самым признавалось, что, говоря словами Орвелла, некоторые члены общества "более равны, чем другие". Это не было абсолютной новостью — квартиры в домах Бориса Иофана на улице Серафимовича или Аркадия Лангмана на улице Мархлевского обладали немалым комфортом. Но эти правительственные жилые здания 20-х годов внешне отличала конструктивистская демократичность. У Жолтовского впервые, пожалуй, привилегии были так ясно выражены на фасаде "палаццо". Архитекторы могли радоваться: у них появлялся новый и щедрый заказчик.
В многочисленных отзывах, вероятно, вполне искренних, хотя vox populi легко можно было организовать, трудящиеся почти единодушно выразили желание жить именно в таких "красивых" домах, куда более симпатичных, чем пуританские коробки конструктивистов.
Жолтовский волновался не зря. В сущности, на улицах Москвы разворачивалась своеобразная дуэль, решающий поединок между архаистами и новаторами. Заочным, но весьма опасным противником Жолтовского выступил сам Ле Корбюзье, чье ортодоксально-функционалистское здание Центросоюза на улице Кирова было также закончено в 1934-м.
Вот совершенно новая ситуация — вероятно, почти неизвестная в ХХ веке на Западе — когда параллельное существование нескольких архитектурных направлений оказывается совершенно невозможным. Уже в 20-е годы советская архитектура кажется почти однородной. Идейно господствовали функционалистские направления, в первую очередь конструктивисты, которые имели собственный журнал "СА" — "Современная архитектура". Влияние этого направления граничило с монополией, которой вынуждены были подчиниться даже такие приверженцы традиций, как Фомин, Щусев и Жолтовский.
Щусев выстроил несколько конструктивистских зданий, не слишком вникая при этом в идеологию modern mouvement. Уступка Жолтовского была вынужденной и неполной. В 1926 году он построил МОГЭС --котельную московской электростанции.
Это одно из самых неожиданных произведений мастера. Так он в первый и последний раз в жизни создал композицию в духе отрицаемого им конструктивизма. Для России 20-30-х годов электростанции были зданиями будущего, а конструктивизм — стилем будущего. Вероятно, выбор внутренне оправдывался тем, что свойственная конструктивизму механистичность, машинное щегольство деталей использовались для оформления машинного зала. Вместе с тем и в этой работе заметны отзвуки классики. Сдвоенные стеклянные эркеры, наподобие спаренных колонн, поддерживают простой "архитрав" верхнего этажа котельной. (Прием, предвосхитивший Les echelles du Baroque Рикардо Бофилла.)
В годы последующего господства традиционализма эту постройку и подобные ей свидетельства "ошибок" мастеров неохотно упоминали в печати. Но интерес этих зданий в том, что "старые мастера" продемонстрировали свое умение работать в любом стиле — идет ли речь о самом сооружении или об экспрессивной проектной графике. Зодчих дореволюционного поколения, воспитанных на эклектике, работе "в стилях" учили специально. И следование конструктивизму отнюдь не составило для них труда.
В 1934 году Жолтовский взял реванш за свое отступление от принципов классики. Проходящие мимо дома на Моховой шеренги демонстрантов аплодируют. Отныне конструктивизм сдает одну позицию за другой. И напрасно его защитники, полемизируя с журналистами, назвавшими дом Жолтовского "гвоздем выставки" и даже "гвоздем в гроб конструктивизма", пытаются говорить: "Это гвоздь, который нужно выдернуть".
СЕРГЕЙ Ъ-КАВТАРАДЗЕ
АЛЕКСЕЙ Ъ-ТАРХАНОВ