«Я нравился оппозиционерам. Да и сейчас им нравлюсь. Просто они не могут об этом сказать»

В преддверии Дня российской адвокатуры, который ежегодно отмечается 31 мая, «Ъ-СПб» пообщался с Алексеем Калугиным. Петербургский юрист известен в правозащитных кругах по многим политическим делам и судам с полицией из-за недопуска к задержанным на митингах оппозиционным активистам. Однако в 2024 году, к неожиданности для многих, он решил приостановить свой статус адвоката, чтобы отправиться добровольцем на СВО.

— Нет смысла делать вид, что мы с тобой незнакомы, но для нашего читателя мог бы все же прояснить такой момент: твой контракт почти истек, но ты все еще «за ленточкой» сейчас, правильно?

— Мой контракт действует до 31 июля. На самом деле до его конца еще довольно далеко. Впереди много важных дел. Я продолжаю свою работу в плановом режиме, вернувшись из Санкт-Петербурга.

— А как ты при этом оказался на Петербургском международном юридическом форуме в качестве спикера? Кто пригласил? И как ты смог договориться с командованием поехать на форум?

— На ПМЮФ я оказался благодаря в том числе приглашению Главного управления Министерства юстиции по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. С учетом серьезного уровня мероприятия и моего участия в нем в качестве спикера командование пошло мне навстречу, предоставив мне возможность для выезда в Петербург на три дня форума. Мне пришлось уехать с форума чуть раньше, поскольку не было других билетов на поезда в обратном направлении. Но тем не менее я сумел поучаствовать в мероприятии и даже сходить на торжественный прием.

— Ты был участником сессии на тему защиты суверенитета государства, но как адвокат, специализирующийся на правозащитной деятельности. Почему позвали именно на эту сессию и какой был твой основной посыл?

— В рамках своего выступления я обратил внимание на имеющуюся проблему по активности проукраинских структур в нашей стране, деятельность которых по настоящий момент не пресечена. Я говорю о так называемых иностранных правозащитных организациях, которые на самом деле никакими правозащитными организациями не являются. Это просто украинские агенты, которые работают исключительно на оказание помощи тем, кто совершает особо тяжкие преступления на территории нашей страны, а именно диверсии, теракты. Я об этом неоднократно рассказывал, у меня есть подробные публикации на эту тему в моем Telegram-канале. Эти организации лишь маскируют вредоносную иноагентскую политическую деятельность под правозащитную помощь. В действительности никакой правозащитной помощи они не оказывают. Материалы дел, которые ими получены в ходе своей деятельности, они передают иностранным спецслужбам. Они работают и над медийной героизацией подонков, напрямую угрожающих нашей стране, называя их политзаключенными, дискредитируя одним своим существованием само понятие правозащитной деятельности. Их суммарная аудитория в Telegram насчитывает сотни тысяч человек. Как человек, сделавший немало для истинной российской правозащиты, я не могу молчать о подобных вещах.

То, что такие псевдоправозащитники пытаются привлекать для участия в своей деятельности в том числе и адвокатов, это большая проблема. Это вредит всем нам. От действий некоторых лиц, к сожалению, может создаваться негативный образ всей адвокатуры.

Для меня это абсолютно неприемлемо. Я терпеть не могу предателей и презираю их больше всего на свете. Эти лживые псевдоправозащитники на самом деле серьезная угроза, и мы должны ее победить.

— Как в палате отреагировали на приостановку статуса адвоката в связи с уходом на СВО?

— В палате мне пожелали удачи, поддержали и сказали, что очень гордятся моим поступком. На самом деле я получил массу слов поддержки — даже от тех, от кого не ожидал их услышать. Мне позиция коллег была очень приятна.

— Изменилось ли твое отношение к СВО после того, как ты оказался на фронте? Личные взгляды как-то поменялись?

— Не могу сказать, что что-либо изменилось в моем отношении, но понимать, как проходит специальная военная операция, я стал гораздо лучше. А личные взгляды, скорее, радикализировались, потому что в ходе этого вооруженного конфликта я потерял немало близких мне людей. Если возвращаться к так называемым укроправозащитникам, то когда я вижу, что кто-то открыто ведет работу в пользу украинского государства на территории нашей страны, то меня это очень сильно злит.

— Вот это твое сегодняшнее понимание сделало тебя еще более критичным к тому, как проходит СВО, или наоборот «примирило» с какими-то вещами?

— Мое понимание сделало меня более хладнокровным. Я на самом деле не задумываюсь о том, что пишут в интернете. Я сконцентрирован на том, чтобы выполнять задачи, которые поставлены лично мне. И в данный момент, честно, не нахожу сил на то, чтобы читать какую-то аналитику или критику. Пусть это останется тем, кто занимается подобными разборами. В настоящий момент меня это не то чтобы сильно интересует.

— Раскол по политическим взглядам в адвокатуре ты заметил? Тебя как-то это коснулось?

— Не могу сказать, что такой раскол есть в адвокатуре. Я бы сказал, что он присутствует в обществе в целом. Потому что трудно было бы отрицать, что в 2022 году часть нашего общества, мягко скажем, не горела патриотизмом. К сожалению, такая часть общества есть и сейчас. Но если в целом оценивать сегодняшнюю ситуацию, то я вижу, что наибольшая часть наших граждан поддерживает СВО и содействует успеху своей страны.

— Ты сразу поддержал СВО. У многих это в голове не вяжется: защищал оппозиционеров, сам активно судился с полицией, но отстаиваешь интересы государства с оружием в руках?

— Что касается моей работы по делам участников протестных митингов и политических активистов, то я не нахожу тут какого-то противоречия, поскольку у нас юридическая помощь в Российской Федерации оказывается всем без исключения. Даже у лиц, с которыми я не согласен по каким-то политическим вопросам, конституционное право на юридическую помощь имеется вне всяких сомнений. Адвокаты, как и врачи, просто выполняют свою работу.

У меня у самого немало вопросов к действующей власти. Я не стесняюсь говорить, если вижу какую-то несправедливость. Но это же не значит, что я во всех делах должен быть солидарен со своими доверителями.

Нужно дифференцировать все-таки работу и личные взгляды, тогда будет намного проще. А если говорить о том, что я после начала мобилизации пошел в военкомат, то тут важно уточнить, что я там был еще до мобилизации. Я стремился быть полезен своей стране. Ведь я и тогда искренне хотел, чтобы мы победили вот всю эту украинизированную гадость, которая представляет для нас огромную угрозу.

— Ты как-то обмолвился в одном из интервью, что ты «всем нравился, пока не высказывал свою позицию». А всем — это кому? Оппозиционным активистам и правозащитникам?

— Да, как раз до того, как я публично высказался о поддержке СВО. Если говорить про юридический сегмент российского общества, то в 2022 году это было на самом деле какой-то экзотикой. Даже под конец года многие делали вид, что ничего не происходит. На виду были те представители юридической профессии, которые выступали против принятых решений нашего государства. К счастью, они сейчас уже покинули территорию нашей страны или находятся в местах не столь отдаленных. Но я был одним из первых в адвокатском сообществе, открыто заявившим, что я полностью разделяю принятые решения о частичной мобилизации и поддерживаю свою страну. Тогда это было не только экзотикой, но и по-настоящему смело. Хотя сейчас об этом, в общем-то, смешно говорить уже. Да, но у нас было такое время, скрывать это довольно трудно.

Я действительно нравился и оппозиционерам, и правозащитникам, которых еще на тот момент не сорвало в штопор проукраинской пропаганды. Да и сейчас им нравлюсь. Просто они не могут об этом сказать.

А не могут они в этом признаться только ввиду своих личных мотивов, направленных на извлечение прибыли от иностранных государств. Это я сейчас вновь говорю о тех самых правозащитниках, которые таковыми не являются. Судя по внутренней переписке одной из таких организаций, которая оказалась в публичном доступе, меня они до сих пор обсуждают намного больше, чем своих коллег. А так у них никогда не было ко мне каких-либо вопросов как адвокату. Свою работу я выполнял добросовестно и был крайне эффективен.

— Ты сотрудничаешь с командой Zlawyers. Они, помимо прочего, добиваются внесения некоторых юристов в списки экстремистов, но ты и сам понимаешь, что адвокат — это зачастую единственный помощник в борьбе человека с государством, где силы всяко не равны. Как ты для себя этот момент объясняешь?

— Проект Zlawyers ведет активную работу по борьбе с проукраинскими псевдоправозащитниками. Вот конкретно с теми элементами, про которых мы говорим. И если даже говорить о борьбе упомянутого проекта с конкретными адвокатами, то, опять же, все есть в сети. Ни для кого не секрет, что тот адвокат, которого недавно внесли в реестр террористов и экстремистов (речь про Дмитрия Захватова, защищавшего участниц Pussy Riot и экс-сотрудницу Первого канала Марину Овсянникову.— «Ъ-СПб»), открыто собирал помощь для ВСУ в Литве. Даже если бы все пытались промолчать об этом, исходя из выдуманной корпоративной солидарности, то ничего хорошего бы не вышло. Потому что этот человек буквально собирает деньги на убийство российских граждан и меня лично. Он открыто вредит моей стране, вредит авторитету адвокатуры и позорит всех нас. Нельзя, прикрываясь какими-то правозащитными намерениями, заниматься такими вещами. Это позор.

— Тут ведь можно сказать, что правозащитники защищают не «кого», а «что» — то есть правоприменение и в рамках закона. А качество самого персонажа не обязательно должно вызывать восторг.

— Как я уже сказал, эти псевдоправозащитники не занимаются деятельностью, которая связана с правом. Их деятельность направлена на медийную поддержку лиц, совершающих преступления террористической направленности, проукраинских боевиков и другого сброда, а также на получение информации о расследовании уголовных дел определенных категорий.

Вот недавно уголовное дело возбудили, где определенное лицо (калининградский адвокат Мария Бонцлер.— «Ъ-СПб») передавало иностранным спецслужбам данные силовиков, полученные из материалов уголовных дел. Это деятельность в области правозащиты или права? Больше похоже на замаскированную деятельность иностранных спецслужб. Я ничего хорошего в этом не вижу, поэтому никакого сочувствия к тем лицам, которые оказались замешаны во всех этих отвратительных историях, у меня нет.

— Ты сейчас перечисляешь тех, кто занимается откровенными преступлениями, но проблема ведь в том, что и условный «товарищ майор» часто шибко не разбирается — и под горячую руку попадают все, кто мало-мальски критично настроен к СВО или власти. Нет ли у тебя опасений, что машина начнет молоть всех без разбора?

— Очень важно, чтобы нормы, которые регулируют подобные правоотношения, были сформулированы четко и не позволяли «товарищам майорам» уйти влево или вправо от того, что задумывалось законодателем. С этим есть определенная проблема.

Я никогда не выступал за какие-то репрессии и считаю, что с теми людьми, которые конструктивно критикуют власть, нужно выстраивать диалог.

И подобные меры, конечно же, к ним применяться не должны. Если мы говорим о пресечении деятельности тех, кто совершает преступления против нашего государства, это никоим образом не должно давать правоохранительным органам возможность применять подобные меры в отношении тех, кто таких преступлений не совершал.

— На гражданке ты продолжишь заниматься защитой участников митингов?

— О том, чем я буду заниматься на гражданке, я, честно сказать, не сильно задумываюсь. Для того чтобы строить какие-то долгосрочные планы, надо сначала вернуться. Идеи, конечно, у меня есть, но я не спешу о них рассказывать. Поэтому сейчас я концентрируюсь на выполнении боевых задач и стараюсь не забивать себе голову чем-то лишним.

На самом деле защита участников протестных акций у меня получилась довольно успешной.

Были и прекращения (дел), и мы даже признавали в некоторых случаях действия сотрудников полиции незаконными после задержаний на таких мероприятиях. Поэтому, отвечая на твой вопрос, почему бы и нет? Возможно, продолжу.

— В свое время, чтобы дать бронь адвокатам, ФПА обращалась в Минюст. В палате буквально били тревогу, ты лучше меня знаешь про нехватку юристов. Но немалое количество адвокатов ушло на СВО. Есть и погибшие. Понимаю, что среди адвокатов хватает бывших силовиков. Но сообществу сейчас тоже нелегко: есть же и другой долг, адвокатский. Как ты эту моральную дилемму решил для себя?

— На самом деле адвокатов с действующим статусом, которые работают в судах, у нас на данный момент хватает. Даже с учетом того, что немалая часть отправилась на фронт. Какой-либо угрозы для обеспечения конституционного права граждан на получение юридической помощи в настоящий момент я не вижу. Для меня это было мое личное решение. Я так поступил, потому что посчитал нужным. Все дела моих доверителей, которые были у меня в производстве, я либо завершил, либо передал по согласованию со своими доверителями другим адвокатам. И, честно, даже спустя шесть месяцев моего отсутствия я не перестаю об этом думать и интересуюсь тем, как проходят дела в мое отсутствие.

— Ты пошел служить в знаменитую «Эспаньолу». Почему именно это подразделение? У тебя есть какой-то околофутбольный бэкграунд?

— Если говорить о моем околофутбольном прошлом, то придется отмотать более десятка лет назад, в те времена, когда я еще был студентом. Меня тогда действительно интересовала околофутбольная тема, но ввиду раннего начала активной работы по профессии юриста времени на это у меня не оставалось. Тем не менее в «Эспаньоле» очень много близких по духу мне людей, близких мне по взглядам и пониманию того, что происходит в нашей стране. Я очень рад, что оказался именно здесь.

— Чем ты занимаешься там?

— Я — заряжающий артиллерийского орудия, а именно гаубицы Д-30. Выполняю иную работу, которая предусмотрена для моей должности.

— Ты достаточно медийный юрист, «Эспаньола» — тоже на слуху. Тут уже как боец «шхуны» ответь, а не смущает ли тебя, что такие раскрученные имена — это знаковая мишень для диверсантов? Тем более, что такие инциденты уже были.

— Да, конечно, не стоит забывать о том, что такие элементы, как украинские диверсанты, к сожалению, действуют на территории нашей страны. Нужно принимать возможные меры безопасности, но в то же время чрезмерно концентрироваться на таких вещах и не спать из-за этого тоже считаю неправильным. Поскольку если бы я слишком сильно переживал за самого себя, то, наверное, никогда бы не отправился добровольцем на специальную военную операцию.

— В обществе существуют опасения, что для тех, кто после возвращения с фронта совершит преступление, участие в СВО может стать своего рода индульгенцией. Адвокаты уж точно будут на это напирать. У них, понятно, своя задача. Ты как на это смотришь?

— Мне не кажется, что тут идет речь о какой-то индульгенции, но при назначении наказания суд, безусловно, должен учитывать те обстоятельства, которые касаются личности лица, привлекаемого к уголовной ответственности. Не думаю, что есть серьезная почва для таких опасений.

— Кстати, про переживания. Не могу не спросить про посттравматическое стрессовое расстройство — ПТСР. Испытал уже на себе?

— Что касается ПТСР, то по своему опыту могу сказать, что, когда я был в проездом в Ростове, меня высадили из такси, значит, не у тротуара, а у тропинки. И я, честно, не рискнул на эту тропинку как-то встать ногой сразу, потому что я ее не знаю. Я чувствовал себя еще так, как будто я нахожусь на линии боевого соприкосновения, и понимал, что там может быть какая-то опасность. Конечно, спустя несколько секунд, когда я понял, что я в мирном городе и можно пройти спокойно, это чувство ушло. Но тем не менее вот такие моменты присутствовали. Также почему-то стал хуже спать, когда приехал на гражданку. Но это все поправимо. Я думаю, дело привычки.

Беседовал Андрей Кучеров