выставка фотография
В Музее современного искусства города Парижа открылась выставка "Родченко-фотограф. Революция глаза", подготовленная Московским домом фотографии (МДФ). На самой большой французской ретроспективе самого главного русского фотографа-авангардиста побывала АННА Ъ-ТОЛСТОВА.
По содержанию это почти та же самая грандиозная ретроспектива Александра Родченко, которую Московский дом фотографии показал прошлой осенью в Манеже к своему десятилетию. Разве что к фотографической части добавили несколько абстрактных картин и пространственных конструкций (последние воссозданы внуком художника Александром Лаврентьевым) — как намек на многогранность дарования Родченко. Самое интересное здесь не то, что делалось в революционную пору и более или менее известно, а пара поздних картин. Что могло побудить советского человека в 1943 году писать какие-то кроваво-красные загогулины в духе Жоана Миро? К чему имеет отношение этот кроваво-красный — к Сталину, к Гитлеру или это что-то личное? Впрочем, глаз западного зрителя, ничего не знающего про победу соцреализма в отдельно взятой стране в 1932 году, эти вещи, скорее всего, не зацепят: таких абстракций у них в музеях навалом.
А вот чем западный зритель непременно должен восхититься, так это количеством родченковских фотографий. У них в музеях Родченко выдают малыми дозами: один-два снимка, чтобы рассказать о ракурсах, диагоналях, фотомонтаже — о всем том, что внес этот великий русский фотограф в репортажную съемку, чтобы сделать ее адекватной по динамике, пафосу и революционному задору быстро меняющейся социалистической действительности. Во Франции вообще была всего одна выставка Родченко, в 1977 году. Сейчас же выставлено две с половиной сотни драгоценных винтажных фотографий, рекламных плакатов, журнальных обложек и разворотов — из собраний МДФ, Музея Маяковского, Центра Помпиду и частных коллекций. И хотя все это показывали в Москве, по форме парижская выставка резко отличается от той, что была в Манеже.
Манежную выставку делала директор МДФ Ольга Свиблова единолично, в свойственном ей стиле бури и натиска. Развеска была почти что шпалерная: Дом на Мясницкой, Шуховская башня, "Новый ЛЕФ", "Кино-глаз", пионеры, авиаторы, физкультурники — все в несколько рядов, ударными темпами, чтобы визуальный шок переходил в перманентный экстаз. Та экспозиция как бы шла в унисон родченковской эстетике: он всю жизнь и на практике, и в статьях-манифестах доказывал, что фотография — это самое современное и важнейшее из искусств, то же самое МДФ своими выставками вот уже десять лет доказывает москвичам.
Во Франции, на родине фотографии, никого не надо убеждать в том, что фотография — искусство: здесь она, в отличие от России, выставлена чуть ли не в каждом художественном музее. Потому экспозиция, к созданию которой приложил также руку Эммануэль де Л`Экоте, хранитель фотоколлекций Музея современного искусства города Парижа, сделана в спокойном, почти академическом духе и по хронологическому принципу. Фотомонтажи и эксперименты с ракурсом и диагональю, портреты лефовцев, конструктивистская Москва и новый коммунистический быт, журнальные репортажи, иллюстрации к поэмам Владимира Маяковского и развороты "СССР на стройке", парады физкультурников и красноармейцев, цирк с Владимиром Дуровым и Большой театр... Все это сливается в одну плавную историю, где на общем фоне никак не выделены ни шедевры вроде "Портрета матери" или "Девушки с 'Лейкой'", ни кошмары вроде репортажа со строительства Беломорско-Балтийского канала. Это обыкновенная история про какую-то необыкновенную, не похожую на французскую жизнь. И такой способ показа тоже, в принципе, отвечает родченковской эстетике.
В 1925 году Александр Родченко на два месяца был командирован в Париж, на Международную выставку декоративного искусства и промышленности: оформлять знаменитый павильон Константина Мельникова, делать мебель, оборудование и интерьер Рабочего клуба, печатать каталоги. Он, которого столько упрекали в формалистском подражании Западу, единственный раз в своей жизни на этот самый Запад попал — причем прямиком в эпицентр мирового художественного процесса. Это ведь именно здесь, на парижской выставке 1925 года, родился термин "ар-деко". И что же Родченко? Никаких восторгов: буржуазно, скучно, фривольно, разряженная женщина — игрушка в руках мужчины. В Париже, кроме эскалаторов, Эйфелевой башни и "машинной" живописи Фернана Леже, он не увидел ничего примечательного. Жить в СССР было куда интереснее, легче и веселее.
Это, конечно, поразительная реакция. Тогда сюда всеми правдами и неправдами стремился весь мир. Друг и соратник Родченко Маяковский, которому очень полюбилось французское обхождение, комфорт, роскошные авто и длинноногие парижанки, запросто мог бы жить и умереть в Париже, если бы не Москва, НКВД и мегера Лиля Брик. А Родченко едва высидел свои два месяца в Париже: шик, блеск, повсюду искусство в дурном понимании этого слова — как нечто прикладное, украшательство жизни. Для него искусство (то есть фотография — потому что какое же еще сейчас, на нынешнем уровне развития техники, может быть искусство, кроме фотографии и кино) было тем, что не просто строить и жить помогает: искусство само строит, живет, оно и есть жизнь. И выставка получилась об этом.
Мы-то думали, что эти стриженные под одну гребенку пионеры, эти сталинские парады физкультурников и красноармейцев, эти зэковские оркестры на Беломорканале — все это ужас, НКВД, ГУЛАГ. Мы бы с радостью отправили все это на задворки исторического подсознания. А тут выясняется, что все это было просто жизнью, неотделимой от искусства. Это какая-то очень французская, легкая точка зрения на мир: взгляд народа, пережившего столько революций в жизни и искусстве, часто совпадавших друг с другом, сколько остальным и не снилось.