Спектакли Виктюка обычно ждут с нетерпением: каждая его премьера позволяет светской публике совершать свои театральные выходы. Ни один другой театральный режиссер, вне зависимости от дарования, не может сейчас и помыслить о том, чтобы собрать на премьере такое общество, какое можно было лицезреть в четверг в театре им. Ермоловой, где Виктюк показал "Полонез Огинского" по пьесе Николая Коляды. В зале царило ожидание чего-то великого, а в конце представления юные девы устремились к сцене с букетами, как в свое время дети на трибуну Мавзолея, — что, по мнению обозревателя Ъ ЛАРИСЫ ЮСИПОВОЙ, спектакль не спасло.
Николай Коляда, при упоминании имени которого еще недавно многие морщились, стал одним из самых популярных драматургов: вначале провинции, потом — после успеха современниковской "Мурлин Мурло" — столицы. Да и за границей его знают, по крайней мере слависты. Роман Виктюк в текущем сезоне ставит Коляду уже во второй раз, что можно было бы объяснить приверженностью режиссера и драматурга к gay теме. Причина весьма вероятная, но вряд ли единственная. Только несведущие полагают, что Виктюка ничто другое давно не волнует. На самом деле куда больше его беспокоят проблемы духа и крови — в смысле ее голубизны, разумеется, не гомосексуальной, а аристократической. Столкновения патрициев с плебсом от спектакля к спектаклю становятся у Виктюка все драматичнее. А после средиземноморского варианта темы ("Служанки" первые и вторые француза Жана Жене и "Адский сад" итальянца Ренато Майнарди) уральский замес "Полонеза Огинского" особенно крут.
Нужды нет, что Танечка (Людмила Максакова) — дочь посла в одной из восточных стран, а следовательно, аристократка уже советского разлива. Важно, что она не такая, как все: десять лет прожила в Америке, ширяется в туалете, метро не выносит, а доллары раздает первым встречным. В детстве у нее были няня, прислуга, подмосковная дача в миллион этажей, и даже после смерти родителей осталось родовое гнездо — огромная квартира в центре Москвы, которую, пока героиня искала за океаном защиты от КГБ, захватили какие-то темные люди: бывший садовник, бывший шофер и странная женщина, с кем-то из них состоящая в гражданском браке.
Откуда они взялись, выяснится не сразу: действие долго не может начаться, как потом мучительно не в силах закончиться. Невыстроенность драматургии идеально воспроизведена в структуре спектакля. Сюжетные ходы, при всей их незамысловатости, невероятно темны и запутаны и лишь культурологические знаки расставлены с очевидностью, не терпящей разночтений. Ясно ведь, что если барыня приезжает из Парижа (Нью-Йорка), а в доме бардак, то рано или поздно речь зайдет о "Вишневом саде" (к финалу так оно и случается); что если на сцене живой гусь, то Риму, пусть даже и Третьему вновь угрожает опасность, а значит присутствие священной птицы необходимо; что если есть среди действующих лиц музыкант, то суждено ему быть слепым — пусть на один глаз.
Этот самый музыкант Дима — наиболее трагичная фигура спектакля, как и положено герою, которого играет Сергей Маковецкий. Сын прислуги, поклявшейся в вечной любви юной дочке своих "благодетелей" (это по настоянию посла его упорно учат играть на скрипке) и за десять лет разлуки клятве не изменивший, теперь уже и сам не понимает, кому он ближе: ей — загадочной инопланетянке, появившейся вдруг в Москве в сопровождении "полумальчика-полудевочки" Дэвида (Ярослав Здоров), или им — холопьям, захватившим господское добро, а саму госпожу норовящих упрятать в дурдом.
Собственно, Коляда мог бы написать пьесу про то, как мальчик и девочка любили друга, жизнь разлучила их, а любовь превратилась в морок. Но для маститого автора этого явно мало. А потому тут и Москва, и Нью-Йорк, и тоска по родине, и ностальгия по детскому Первомаю, и гордый поляк Огинский со своим полонезом. Вся эта гремучая смесь выплеснута на сцену, но не бурлит, а растекается по ней, как море слез, которыми, как показала премьера, зритель готов "облиться" над вымыслом, предъявленным любимейшим из режиссеров.
"Полонез Огинского" сентиментален. Причем революционно-демократический пафос драматурга звучит в унисон гимну аристократии, пропетому режиссером. Эти "дикие песни нашей родины" (как мог бы опять повторить за "Чемпионами мира" режиссер Соловьев) не коротки — три с половиной часа. И все время на авансцене сидит в своей клетке несчастный гусь. Когда же ностальгическая первомайская тема звучит особенно сильно, персонажи запевают популярные советские песни, а в зал летят воздушные шары, вспоминается знаменитая картина художника Файбисовича, а вместе с ней модная галерея Риджина и зарезанный там поросенок — тогда за судьбу птицы начинаешь тревожиться не на шутку. По счастью, гусь уцелел — то ли гуманность восторжествовала, то ли в перелетах между провинцией и заграницей автор не смог уследить за всеми перипетиями столичной моды.