Новый спектакль Романа Виктюка

Пафос выдохся, а слезы еще не иссякли

       Спектакли Виктюка обычно ждут с нетерпением: каждая его премьера позволяет светской публике совершать свои театральные выходы. Ни один другой театральный режиссер, вне зависимости от дарования, не может сейчас и помыслить о том, чтобы собрать на премьере такое общество, какое можно было лицезреть в четверг в театре им. Ермоловой, где Виктюк показал "Полонез Огинского" по пьесе Николая Коляды. В зале царило ожидание чего-то великого, а в конце представления юные девы устремились к сцене с букетами, как в свое время дети на трибуну Мавзолея, — что, по мнению обозревателя Ъ ЛАРИСЫ ЮСИПОВОЙ, спектакль не спасло.
       
       Николай Коляда, при упоминании имени которого еще недавно многие морщились, стал одним из самых популярных драматургов: вначале провинции, потом — после успеха современниковской "Мурлин Мурло" — столицы. Да и за границей его знают, по крайней мере слависты. Роман Виктюк в текущем сезоне ставит Коляду уже во второй раз, что можно было бы объяснить приверженностью режиссера и драматурга к gay теме. Причина весьма вероятная, но вряд ли единственная. Только несведущие полагают, что Виктюка ничто другое давно не волнует. На самом деле куда больше его беспокоят проблемы духа и крови — в смысле ее голубизны, разумеется, не гомосексуальной, а аристократической. Столкновения патрициев с плебсом от спектакля к спектаклю становятся у Виктюка все драматичнее. А после средиземноморского варианта темы ("Служанки" первые и вторые француза Жана Жене и "Адский сад" итальянца Ренато Майнарди) уральский замес "Полонеза Огинского" особенно крут.
       Нужды нет, что Танечка (Людмила Максакова) — дочь посла в одной из восточных стран, а следовательно, аристократка уже советского разлива. Важно, что она не такая, как все: десять лет прожила в Америке, ширяется в туалете, метро не выносит, а доллары раздает первым встречным. В детстве у нее были няня, прислуга, подмосковная дача в миллион этажей, и даже после смерти родителей осталось родовое гнездо — огромная квартира в центре Москвы, которую, пока героиня искала за океаном защиты от КГБ, захватили какие-то темные люди: бывший садовник, бывший шофер и странная женщина, с кем-то из них состоящая в гражданском браке.
       Откуда они взялись, выяснится не сразу: действие долго не может начаться, как потом мучительно не в силах закончиться. Невыстроенность драматургии идеально воспроизведена в структуре спектакля. Сюжетные ходы, при всей их незамысловатости, невероятно темны и запутаны и лишь культурологические знаки расставлены с очевидностью, не терпящей разночтений. Ясно ведь, что если барыня приезжает из Парижа (Нью-Йорка), а в доме бардак, то рано или поздно речь зайдет о "Вишневом саде" (к финалу так оно и случается); что если на сцене живой гусь, то Риму, пусть даже и Третьему вновь угрожает опасность, а значит присутствие священной птицы необходимо; что если есть среди действующих лиц музыкант, то суждено ему быть слепым — пусть на один глаз.
       Этот самый музыкант Дима — наиболее трагичная фигура спектакля, как и положено герою, которого играет Сергей Маковецкий. Сын прислуги, поклявшейся в вечной любви юной дочке своих "благодетелей" (это по настоянию посла его упорно учат играть на скрипке) и за десять лет разлуки клятве не изменивший, теперь уже и сам не понимает, кому он ближе: ей — загадочной инопланетянке, появившейся вдруг в Москве в сопровождении "полумальчика-полудевочки" Дэвида (Ярослав Здоров), или им — холопьям, захватившим господское добро, а саму госпожу норовящих упрятать в дурдом.
       Собственно, Коляда мог бы написать пьесу про то, как мальчик и девочка любили друга, жизнь разлучила их, а любовь превратилась в морок. Но для маститого автора этого явно мало. А потому тут и Москва, и Нью-Йорк, и тоска по родине, и ностальгия по детскому Первомаю, и гордый поляк Огинский со своим полонезом. Вся эта гремучая смесь выплеснута на сцену, но не бурлит, а растекается по ней, как море слез, которыми, как показала премьера, зритель готов "облиться" над вымыслом, предъявленным любимейшим из режиссеров.
       "Полонез Огинского" сентиментален. Причем революционно-демократический пафос драматурга звучит в унисон гимну аристократии, пропетому режиссером. Эти "дикие песни нашей родины" (как мог бы опять повторить за "Чемпионами мира" режиссер Соловьев) не коротки — три с половиной часа. И все время на авансцене сидит в своей клетке несчастный гусь. Когда же ностальгическая первомайская тема звучит особенно сильно, персонажи запевают популярные советские песни, а в зал летят воздушные шары, вспоминается знаменитая картина художника Файбисовича, а вместе с ней модная галерея Риджина и зарезанный там поросенок — тогда за судьбу птицы начинаешь тревожиться не на шутку. По счастью, гусь уцелел — то ли гуманность восторжествовала, то ли в перелетах между провинцией и заграницей автор не смог уследить за всеми перипетиями столичной моды.
       
       
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...