Неострый галльский смысл

Премьерой оперы «Норма» Беллини на Новой сцене Мариинского театра в постановке двух Сергеев Новиковых, режиссера и художника, открылся международный фестиваль «Звезды белых ночей». Под управлением Валерия Гергиева партию Нормы впервые исполнила Альбина Шагимуратова. Рассказывает Владимир Дудин.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Как ни удивительно, самая знаменитая опера Беллини не ставилась в Мариинском театре с 1861 года. Ответ на вопрос, почему же «Норму» не рисковали ставить здесь полтора века, можно было получить, послушав пару премьерных составов, которые при всем неимоверном старании все-таки не смогли избежать массы острых углов и подводных камней стиля, таящихся в партитуре. Винченцо Беллини создал шедевр, проверяющий исполнителей на профессиональную и артистическую прочность. За партию Нормы бьются лучшие сопрано мира, продолжая искать ключ к интерпретации, но многие из них так и не решаются браться за нее. Так, в этом списке нет, скажем, ни Гены Димитровой, ни Рене Флеминг, да и много кого еще — настолько высокую планку поставила в этой опере Мария Каллас, фактически возродившая забытый шедевр в середине прошлого века.

Характер титульной героини полон противоречий — в самом начале оперы она молится о мире в знаменитой «Casta diva», под конец мстительно призывает к войне. А потому и звук роли должен меняться от нежной лирической колоратуры к почти звериному, клокочущему от ярости драмсопрано: именно такой, выбитой из колеи, лишенной покоя и величия становится галльская жрица Норма, узнав об измене римлянина Поллиона — ее возлюбленного, но также и врага ее народа. Под впечатлением от «Нормы» Верди напишет свою Виолетту в «Травиате», а Вагнер — Брунгильду, которую замкнет в кольце огня в «Валькирии»; Мусоргский поступит почти так же в «Хованщине» с Марфой, уготовив ей с возлюбленным Андреем самосожжение во имя любви.

Ставить «Норму» пригласили режиссера Сергея Новикова, который в прошлом сезоне дебютировал в Мариинском своей переперченной и переслащенной «Ариадной на Наксосе» Штрауса. Любящий говорить о том, что в своих работах старается уважительно относиться к шедеврам, «следовать за авторским текстом», он всякий раз усердно ввинчивает в эти тексты нечто настолько свое, какие-то детали такого свойства, что эта «уважительность» не вызывает ничего, кроме неловкости. «Норма» исключением не стала. Так, в самом начале довольный друидский воин притаскивает два гусиных крыла (которые, положим, действительно упомянуты в либретто как часть римской геральдики) и бросает в костер под котлом с ритуальным варевом. Спустя какое-то время Флавий, друг Поллиона, их вытаскивает — почему, зачем? — и неуклюже приставляет их, обуглившиеся, но чудом уцелевшие, к трибуне. В свою очередь, эта трибуна, с которой выступает верховный жрец Оровезо (а впоследствии для страстных исповедей на нее взбегают по очереди то Поллион, то Адальджиза), до отторжения напоминает трибуну брежневских партсъездов. Наперсницу Клотильду режиссер вынуждает плясать с детьми Нормы после дуэта примирения главной героини с Адальджизой — плясать, как пляшут на дискотеках в советской киноклассике «Родня» и «Любовь и голуби».

Художник же Сергей Новиков сочинил могучее, мрачное пространство образца эдакой зари цивилизации — с уютной берлогой жрицы в гигантской скале, с пышным набором звериных шкур на каменной детской кроватке, с романтическими видеовидами просторов необъятной, поэтичной, но покоренной Галлии. В финале этот натурализм, правда, уступил место устрашающей попытке символизма, когда над землей возник гигантский обруч из незастывшей лавы с торчащими ветками омелы. Стремление создателей спектакля к почтенному историчному зрелищу понятно, но зачем тогда в фасонах Адальджизы и Нормы, разгуливавших в этих нарядах среди нетесаных глыб, возникали приметы не то шекспировской, не то викторианской Англии? Вероятно, все это ради того, чтобы развлечь-таки зрителя — как и киновставки, отрабатывающие эпизоды рассказываемых снов и воспоминаний: те еще «аутентичные» достижения для первого века до нашей эры. Впрочем, все эти творения режиссера и художника в конце сметает извержение проснувшегося вулкана: безусловно, эффектная кара для религиозно изолгавшегося, утратившего норму мира, хотя все-таки не совсем понятно, при чем здесь античная Галлия.

Для Валерия Гергиева первый спектакль «Нормы» стал испытанием — очевидно, сказалось традиционно недостаточное количество репетиций, без каких музыка этой оперы, требующая ювелирнейшей артикуляционной работы, может обернуться сплошным минным полем из несинхронных ансамблей солистов, хора и оркестра. С соблюдением баланса между белькантовым изяществом и милитаристской тяжестью оркестра было сложно. Не чувствовалось и сосредоточенной драматургической осмысленности, без которой «Норма» превращается в морок и летаргию. Но в те моменты, когда маэстро вдруг ловил волну, возникали пронзительные симфонические откровения.

Альбина Шагимуратова: я никогда не представляла, что сама спою Норму когда-нибудь

Из певцов в этих обстоятельствах легко не пришлось никому, но лирический Поллион Игоря Морозова брал уверенностью и стабильностью, в то время как у более драматического Ярамира Низамутдинова кроме вокальной выносливости был еще сценический козырь в виде внешней стати, вполне подобающей римскому проконсулу. Адальджиза Екатерины Лукаш сумела показать, какой яркой тенью может быть seconda donna, а вот Ирина Шишкова в этой партии слишком волновалась за общую опрятность вокального текста и верхние ноты, хотя красота тембра и киногеничность образа располагали в ее пользу. Из двух Оровезо Мирослав Молчанов поразил гулкостью своего баса, в то время как Магеррам Гусейнов — белькантовым шелком и благородством голоса. Мария Баянкина сделала максимум возможного, чтобы ничего не потерять в судьбоносной роли Нормы, но верха все-таки не давались без боя. Главным же музыкальным триумфом и чудом этой «Нормы» стало исполнение Альбины Шагимуратовой, которая продемонстрировала и этическую высоту, и выносливость, и инструментальную ровность звука, и, главное, ту магическую связь слова и музыки, за которую Беллини боготворили и Верди, и Вагнер.

Владимир Дудин