Лазурная гидробиология

Первым ее директором стал выпускник Московского университета Алексей Алексеевич Коротнев, благодаря которому эта научная станция, получившая название «Русский дом», и появилась на Лазурном берегу. Она просуществовала здесь до 1928 года, а потом стала французской «Океанологической обсерваторией Вильфранша».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Морская биология, зародившаяся в эпоху Великих географических открытий, тогда была ориентирована на открытия в океанах новых видов животных и растений макроскопических размеров. В XIX веке она перешла в основном на скрупулезное исследование обитателей морских шельфов на микроскопическом уровне, их онтогенеза и популяционных особенностей, что было возможно только в лабораторных условиях. Соответственно, организация таких лабораторий на морском берегу была лишь вопросом времени, и во второй половине этого века морские биологические станции стали появляться одна за другой.

Из океана на берег

Хронологически первые две морские станции были открыты во Франции в 1859 и 1867 годах, обе — на берегу Бискайского залива, то есть на Атлантическом побережье. Но центром притяжения для многих зоологов, изучавших морских беспозвоночных, было более теплое Средиземное море, а там — Неаполитанский залив, куда они приезжали частным образом, арендовали жилье, лодку и даже в таких доморощенных условиях получали порой выдающиеся результаты. Самый показательный пример тому — исследование эмбрионального развития ланцетника выпускником Петербургского университета Александром Ковалевским, который в 1864 году на съемной квартире в Неаполе написал свою магистерскую диссертацию «История развития ланцетника — Amphioxus lanceolatus».

В 1869 году на II Съезде естествоиспытателей и врачей в Москве Николай Миклухо-Маклай, который лично видел, в каких условиях Ковалевский сделал фундаментальное открытие эволюционно-филогенетического механизма появления позвоночных на Земле, рассказал собравшимся о важности создания российской морской биостанции и предложил три варианта ее размещения — в Неаполитанском заливе, на Лазурном берегу в Вильфранше и в Севастопольской бухте. Съезд проголосовал за третий вариант, и в 1871 году в Севастополе появилась морская биостанция, ныне Институт биологии южных морей им. А. О. Ковалевского РАН, перед входом в который стоят бюсты Ковалевского и Миклухо-Маклая.

Что касается Неаполитанского залива, то здесь в 1873 году биостанцию организовал немецкий зоолог Антон Дорн. Причем на принципе самоокупаемости. Семья Дорн разбогатела на производстве сахара из сахарной свеклы еще при деде Антона Дорна, и он имел средства оборудовать на своей биостанции так называемые рабочие столы, то есть места с лабораторным оборудованием, которые сдавались в аренду ученым из разных стран, желавшим тут поработать. Министерство Народного просвещения России в 1874 году арендовало у Дорна два «стола» за 650 руб. серебром в год за каждый. Что же касается Вильфранша на Лазурном берегу, который тогда еще так красиво не называли (это название Французской Ривьеры появилось только в 1890-е годы), то до него руки русских зоологов дошли только в 1880-е годы.

От военно-морской базы до научной лаборатории

Небольшой городок Вильфранш-сюр-Мер в нескольких километрах восточнее Ниццы, удачно расположенный на берегу бухты, укрытой от ветров, еще с античных времен был удобным морским портом. В XIV веке он вошел в состав Савойского графства и стал называться по-итальянски — Виллафранка, а в XVIII веке он стал главным военным портом Сардинского королевства. Во время русско-турецких войн того века, когда на Черном море военный флот Российской империи еще строился, здесь базировались эскадры Балтийского флота под командованием Алексея Орлова.

После Крымской войны 1853–1856 годов Россия потеряла право содержать военный флот на Черном море, а Лондонская конвенция 1841 года запрещала проход военных кораблей через Босфор и Дарданеллы, и правительство Александра II повторило опыт XVIII века. В 1857 году оно заключило соглашение с королем Сардинии Виктором Эммануилом II об устройстве базы для русских кораблей в Виллафранке, где под склад угля и лазарет российскому императорскому флоту были переданы в бесплатную и бессрочную аренду помещения бывшей сардинской каторжной тюрьмы и кузницы. Тюрьма представляла собой солидное двухэтажное здание общей площадью больше 3000 кв. м с собственной пристанью. Местные жители назвали его «Русским домом». Сразу после его обустройства сюда в 1857 году наведалась императрица Александра Федоровна, вдова Николая I и мать Александра II: она поправляла здоровье на Лазурном берегу.

По итогам австро-итало-французской войны 1859 года, известной как Сардинская война, в 1860 году Савойя и графство Ницца, включавшее в себя Виллафранку, были аннексированы Францией. Виллафранка стала Вильфранш-сюр-Мер. Тем не менее собственность России на угольный склад была сохранена, и он использовался по назначению до 1878 года, когда Англия на Берлинском конгрессе добилась запрещения русскому флоту находиться в Средиземном море. Но и тогда собственность России на складские помещения и пристань не была аннулирована: опустевшие здания охранял русский персонал.

Время от времени «Русский дом» посещали русские ученые, специализировавшиеся в области гидробиологии и эмбриологии, для которых бухта Виллафранки (в России ее называли по-прежнему) представляла не меньший интерес, чем для военных. На выходе из бухты глубины быстро растут от 200 до 1000 м, а вдольбереговое Лигурийское течение стимулирует апвеллинг глубинных и придонных вод, вместе с которыми на поверхность выносятся представители глубоководной фауны.

Здесь еще в первой половине XIX века французскими гидробиологами были описаны многие ранее неизвестные виды планктона Средиземного моря, а один из самых известных немецких дарвинистов, Карл Фохт, написал здесь свои имевшие большой успех в Европе научно-популярные труды «Ocean und Mittelmeer» («Океан и Средиземное море») и «Zoologische Briefe» («Зоологические письма»). В 1860-е и 1870-е годы работали здесь и известные российские биологи, будущие академики Александр Ковалевский, Анатолий Богданов, Николай Вагнер, Владимир Заленский. Студентом Московского университета сюда приезжал на практику Алексей Коротнев, и это сыграло ключевую роль в создании здесь русской биологической станции.

В 1881 году свежеиспеченный доктор зоологии Московского университета Алексей Коротнев имел беседу с Карлом Фохтом. Профессор поделился с молодым русским ученым своей мыслью создать в Вильфранше постоянно действующую научную станцию. Но пока Фохт об этом думал, в 1882 году другой швейцарский зоолог, Герман Фоль, из разряда джентльменов-ученых (его отец был банкиром, и в зарплате сотрудника того или иного университета его сын не нуждался) и зоолог из Лилльского университета Жюль Барруа оборудовали бывший лазарет «Русского дома» в Вильфранше под свою лабораторию морской биологии. Говорят, что благословение на это Герману Фолю дал сам Дарвин.

Судя по его научной биографии, Коротнев относился к категории людей, которые больше делают, чем говорят и пишут. Через знакомых и знакомых знакомых (это была другая счастливая особенность его характера: быстро и надолго сходиться с нужными людьми) он напомнил чиновникам морского министерства, что «Русский дом» в Вильфранше пока что собственность Российской империи и если отдавать ее под научные лаборатории, то не французским, а российским ученым, которые должны быть здесь хозяевами, а не гостями. Его довод был резонным. В 1884 году военные передали землю и здания под научную станцию. В 1885 году она была официально открыта, и ее первым директором стал Алексей Коротнев. Выгонять Барруа и Фоля он не стал, напротив, объявил во всеуслышание, что «Русский дом» в Вильфранше будет рад принимать ученых всех стран.

«Русский дом» и вилла «Кристи»

Алексей Алексеевич Коротнев родился в Москве в 1851 году, здесь же в 1876 году он окончил естественное отделение физико-математического факультета Московского университета, а потом, уже будучи магистром зоологии, решил получить еще один диплом и в 1881 году поступил на третий курс медицинского факультета университета. Там он познакомился с начинающим писателем-юмористом Антошей Чехонте и дружил с Чеховым вплоть до его смерти.

В промежутке между своими двумя дипломами Алексей Коротнев успел послужить во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов в действующей армии полевым контролером. Была такая должность в императорской армии после Крымской войны с ее гомерическим масштабом воровства военных интендантов, о чем все знали, а Лев Толстой не преминул написать об этом в своих «Севастопольских рассказах». Полевые контролеры следили за расходованием денежных и материальных средств воинских частей и при подозрении на злоупотребление проводили ревизии с вытекающими последствиями для проворовавшихся. По окончании войны Коротнева перевели в Московскую контрольную палату. Вероятно, в этот период он и обзавелся полезными знакомыми в военном и гражданских ведомствах, что ему пригодилось в будущем при решении вопроса о «Русском доме» в Вильфранше. В ревизорах он не задержался, вернулся в университет на должность лаборанта Зоологического музея и, как уже сказано выше, написал докторскую диссертацию по зоологии, попутно выучившись на врача.

Докторскую диссертацию он защитил осенью 1881 года в Петербургском университете. По существовавшему в то время порядку соискатель докторской степени обычно защищался в том университете, где его ждала должность профессора, для начала экстраординарного. Вероятно, в альма-матер Коротнева, Московском университете, все профессорские места были заняты и вакансий в ближайшее время не предвиделось. В столичном Санкт-Петербургском университете у Коротнева тоже, похоже, что-то, как говорится, не срослось. В результате он, уже будучи директором биостанции в Вильфранше, в 1887 году был избран профессором зоологии Императорского университета Св. Владимира в Киеве, где числился таковым до 1912 года, когда ушел оттуда в звании почетного профессора и с пенсионом 3000 руб. в год.

Такова каноническая история создания русской биостанции в Вильфранше. В ней есть некая недосказанность, которую историки науки по какой-то причине вот уже больше века старательно обходят стороной, то ли не считая это важным, то ли считая ниже своего достоинства заглядывать в чужой карман. Историки пишут, что у русской зоологической станции на Лазурном берегу при ее создании не было только одного — полноценного ее финансирования, и поначалу она фактически существовала за счет личных денег Коротнева, который, по данным тех же историков, «в общей сложности потратил около 40 тыс. руб. своих сбережений на содержание станции», пока наконец не добился ее бюджетного финансирования в 1700 руб. в год. А в 1900 году меценатствовать над ней взялся Великий князь Михаил Александрович (младший брат Николая II) и выдал директору станции из своих личных денег 26 тыс. руб. на покупку экспедиционного судна — моторной яхты водоизмещением 7 тонн.

И одновременно историки пишут, что научный руководитель Коротнева в Московском университете профессор Богданов трижды, в 1884, 1885, 1888 годах, писал основателю и владельцу Неаполитанской морской биологической станции немецкому профессору Антону Дорну письма, в которых просил его позаботиться о финансовом обеспечении на станции своих учеников — московских зоологов Коротнева, Тихомирова, Вагнера, Мензбира, Ульянина, которые хотели бы приехать поработать на станцию, но не имеют на это средств, а он, Богданов, ничем не может им помочь. И ссылки на эти письма Богданова историки тоже приводят, чтобы желающие могли их сами почитать.

Вот и спрашивается, откуда у коллежского асессора, и. о. приват-доцента Московского университета Алексея Коротнева было 40 тыс. лишних рублей, которые с 1885 года он мог свободно тратить на станцию в Вильфранше. И почему при таком счастье у него не было денег съездить в Неаполь в гости к Антону Дорну, с которым он, кстати, был близко знаком. К сожалению, про семью и личную жизнь Алексея Коротнева, в отличие от его научной карьеры, до сих пор мало что известно. Он сам числится в «Родословной книге Дворянского Депутатского собрания Орловской губернии», а его семья — в «Списке комиссии для составления положений о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости», в числе помещиков, владевших имениями в 100 душ и выше. То есть его семью бедной назвать нельзя. Богатой, впрочем, тоже.

С другой стороны, как раз в те годы началось освоение Лазурного берега высшей российской знатью и представителями нарождающегося российского капитализма, и в конце XIX — начале XX века, пишут историки, на вилле «Кристи» профессора Коротнева на бульваре Карно в Ницце, в самом фешенебельном ее квартале Мон-Барон, часто зимой жил его коллега — гидробиолог академик Заленский (директор Севастопольской биостанции), бывали Чехов, редактор «Русских ведомостей» Соболевский, писатель Боборыкин и другая интеллигентная публика.

Словом, Алексей Коротнев словно раздваивается. С одной стороны, это ученый, упорным трудом и множеством экспедиций от Индийского океана до Шпицбергена и от Байкала до Вильфранша сделавший блестящую, но в общем-то обычную научную карьеру от лаборанта до членкора Императорской академии наук. С другой — весьма обеспеченный господин, собравший на своей вилле в Ницце неплохую коллекцию картин Поленова, Коровина, Кустодиева, Бенуа и прочих его гостей-художников.

Пазл вроде складывается, если учесть, что Коротнев был женат на Софии Ивановне Кристи, дочери бессарабского винодела и городского головы Кишинева Ивана Кристи, не просто богатого, а очень богатого предпринимателя и известного мецената. Но едва ли Алексея Коротнева можно представить себе постоянно выпрашивающим у тестя деньги на вспомоществование его биостанции в Вильфранше, которую должно было финансировать государство. Скорее это было меценатство над русской станцией на Лазурном берегу действительного статского советника Ивана Кристи через своего зятя Алексея Коротнева. Остается лишь надеяться, что когда-нибудь у отечественных историков науки найдется время прояснить этот вопрос.

Но как бы там ни было, а к началу XX века результаты исследований, проводившихся в «Русском доме», регулярно публиковались на французском, немецком и русском языках в европейских научных журналах, сборниках «Трудов Русской Зоологической станции в Вильфранше» и в «Известиях Киевского университета». На станции появился большой аквариум с морской водой для посетителей, такой же, какие уже были на Севастопольской и Неаполитанской биологических станциях. В 1914 году годовой бюджет станции составлял уже 18 тыс. руб., а она сама получила официальное название «Русская зоологическая станция имени проф. А. А. Коротнева».

Французская версия истории «Русского дома»

Коротнев умер в Одессе в 1915 году, а в 1917 году после известных событий в Петрограде станция лишилась финансирования. Русскими учеными-эмигрантами в 1921 году был создан специальный комитет, который смог получить лишь незначительную помощь от французского правительства, а потом в течение семи лет станция работала на деньги Чешской академии наук, которая стала арендовать в Виллафранке 12 рабочих мест для своих ученых. Шли переговоры с американцами. Но в 1928 году французы судебным постановлением наложили на станцию секвестр, и в 1931 году она официально перешла в собственность Франции и вошла в состав Парижского университета. В 1989 году станция получила современное название — Observatoire Oceanologique de Villefranche-sur-Mer («Океанологическая обсерватория Вильфранша»).

На ее сайте можно полюбоваться портретами ее отцов-основателей и директоров за всю ее историю с 1880 года. В этом году Жюль Барруа создал здесь морскую лабораторию парижской Ecole Pratique des Hautes Etudes (Практической школы высших исследований). А помог ему в этом Герман Фоль. Далее следует Алексис Коротнефф со следующей характеристикой: «Изучал зоологию в Москве. В 1884 году он помог Жюлю Барруа создать свою лабораторию в большом здании под названием “Русский дом”. Затем этой лабораторией руководили Жюль Барруа и Алексис Коротнефф, которые в 1886 году были избраны профессорами Киевского университета. Несколько лет спустя Алексис Коротнефф остался единственным директором, которого в 1915 году сменил Мишель Давидофф». Мишель Давидофф и за ним Грегуар Трегубофф были директорами станции в 1915–1931 годах и 1931–1956 годах соответственно. Дальше идут уже французские имена.

Ася Петухова