фестиваль танец
В финском курортном городке Куопио начался 38-й Международный фестиваль современного танца, старейший в Европе. На открытии бельгийская компания Les Ballets C. de la B. показала спектакль "Vsprs", основательно встряхнувший не только уравновешенных финнов, но и ТАТЬЯНУ Ъ-КУЗНЕЦОВУ.
Куопио славен не только своими озерами и сказочной рыбалкой, не только горами с длиннейшей санной трассой Европы, но и повальной танцевальной грамотностью. В бесчисленных клубах и студиях здесь изучают все, от классики и фламенко до хип-хопа и контактной импровизации. А каждое лето вот уже 38-й год подряд в городок с 90 тыс. жителей съезжаются мировые труппы-хедлайнеры, чтобы ознакомить искушенную публику с последними тенденциями танцевальной моды. В прошлом году артистический директор фестиваля известный финский хореограф Йорма Уотинен сделал акцент на достижениях африканского современного танца — тогда считалось, что именно из глубин Черной Африки в усталую Европу хлынет поток новых идей. За сезон, однако, повальное увлечение экзотикой иссякло, и в этом году на фестивале в Куопио доминируют европейцы.
Открывать международный парад доверили давнему баловню крупнейших фестивалей, любимцу всех продвинутых кураторов, провокатору и законодателю вкусов бельгийцу Алану Плателю. Его труппа Les Ballets C. de la B. показала спектакль "Vsprs". Загадка названия разъясняется сразу: одноактный балет поставлен на знаменитый опус композитора Монтеверди "Vespers of the Blessed Virgin Mary", а гласные из "Вечерни" выпали потому, что барочная церковная музыка лихо переработана нашим современником Фабрицио Кассолем в джазовом ключе с добавлением древних цыганско-андалузских мотивов. Этот забористый коктейль исполняет живой оркестр, в котором духовые отнюдь не забивают единственного скрипача, он то и дело разражается душевынимающими импровизациями на одной струне. Главная же роль принадлежит роскошной негритянке Кларон Макфадден, чье фантастическое сопрано — мощное, гибкое, обволакивающее — воздействует гипнотически, как древний культовый обряд.
Размещается оркестр на уступе "горы". Мохнатые "снежные горы" у задника — высоченные конструкции, укрытые белым полотном, сшитым из тряпок,— главный символ и композиционный стержень спектакля. На них будут карабкаться — срываясь, падая, проваливаясь в тряпочные пропасти, сползая с достигнутой было вершины — персонажи спектакля, ищущие если уж не смысла жизни, то хотя бы какой-то видимой цели, дающей возможность вырваться из комплексов и неврозов "равнинного" существования.
Потому что в наш вывихнутый век без комплексов нормальному человеку прожить ну никак невозможно. Персонажи, выходящие на сцену прямо из зрительских рядов (что должно подчеркнуть типичность и массовость их проблем), страдают решительно всеми фобиями и расстройствами, свойственными миру, сраженному глобализмом. Люди лишены собственной культуры и, следовательно, не способны к самоидентификации — этой теме посвящена истерика высокой испанки, катающейся по полу и называющей себя попеременно Кинг-Конгом, Зорро, Зиданом, Фрейдом, Джеймсом Бондом. Люди разобщены — этой проблеме посвящен бесконтактный дуэт, в котором женщину крючит и колбасит так, будто ее сразил приступ аппендицита, а мужчина, колотящийся, будто в жесточайшем похмелье, помочь ей никак не в состоянии. Люди забыли простейшие основы жизни — голодный, корежа и терзая каравай, не может отломить краюху хлеба; жаждущий не попадает струей воды в рот.
Что уж говорить о сексе — тут клиника полная. Главный любовный дуэт танцуется на руках — артисты-гимнасты так и перемещаются в стойке, оглаживая друг друга стопами, лирически сливаясь попками, лаская коленями живот и робко вздыхая пальцами ног. Это любовное адажио можно считать пластическим аналогом кубизма: невероятно гибкие тела с вывернутыми суставами комбинируются так же вольно, как плоскости на портретах Пикассо: вместо уха запросто оказывается пятка, зад приклеивается прямо к голове, а рука вдруг возникает вместо ноги и тело с комфортом размещается на ней в позе задумчивого страуса.
Разноголосица сольных и дуэтных неврозов к концу спектакля сливается в общий хор. Длиннющая сцена коллективной мастурбации (все десять артистов имитируют процесс во всех ракурсах — спиной к залу, лицом, стоя, сидя, на коленях, лежа на животе), идущая под экстатическую духоподъемную арию, для четырех персонажей заканчивается не "маленькой смертью" (как французы именуют оргазм), а самой настоящей. Тела жертв самонасилия их товарищи потащат на гору, как ритуальное искупление. Пафосный и одновременно шокирующий финал призван привлечь внимание ко всеобщей трагедии человечества. Действительно, ритмически, композиционно и энергетически эта сцена — самая мощная и организованная в довольно хаотичной конструкции спектакля. Но режиссер Алан Платель все-таки просчитался: когда без малого два часа персонажи бьются в жестокой эпилепсии, покой (хотя бы и вечный) воспринимается зрителем как высшее благо.