Чемпион мифа

Самой громкой выставкой классического искусства в Европе сегодня является экспозиция «Caravaggio 2025» в Национальной галерее старинного искусства в Риме. В палаццо Барберини собрали 24 работы великого ломбардского художника, имя которого из года в год заставляет сотни тысяч любителей искусства ехать в другие города и страны, а то и пересекать океаны. Получилось ли сказать что-то новое на этот раз, рассказывает художественный обозреватель “Ъ” Кира Долинина.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Всего в мире около 60 работ Микеланджело Меризи да Караваджо (1571–1610), по поводу авторства которых специалисты более или менее согласны друг с другом. Семь из них находятся в разных музеях США, по три в Лувре, лондонской Национальной галерее и венском Музее истории искусств, пара — в Королевской коллекции в Великобритании, несколько — в Мадриде, а почти все остальные картины и фрески остались в Италии, рассеянные от Неаполя до Милана. Для выставки в Риме удалось в дополнение к итальянским получить пять американских и еще четыре европейские вещи. Итого во дворце Барберини до 6 июля представлено 24 живописных холста, еще немало можно, как обычно, увидеть в римских музеях и церквях. «Если мы посчитаем их все, я бы сказала, что почти две трети его (Караваджо.— “Ъ”) работ сейчас в Риме»,— резюмирует одна из двух кураторов выставки и одна из наиболее уважаемых современных специалистов по Караваджо Мария Кристина Терцаги. Звучит очень внушительно — столько работ Караваджо после его смерти в одном городе точно не собиралось. Зрительский ажиотаж был прогнозируем: более 60 тыс. билетов продали еще до вернисажа, оставшиеся слоты можно пересчитать по пальцам.

Однако не так уж редко делают выставки, в названии которых стоит имя Караваджо: только за последние три года таких было пять (Лондон, Тимишоара, Чикаго, Милан, Неаполь). Одни экспозиции были персональными, на других темой были последователи Караваджо. Последнюю тему часто разрабатывают через коллекцию Роберто Лонги — искусствоведа, которому мы обязаны актуализацией имени Караваджо. В 1951 году на выставке в палаццо Реале в Милане, которую назвал «Караваджо и караваджисты», он показал, насколько сильным было влияние миланского самоучки, гуляки и пропойцы на широкий круг римских, неаполитанских, ломбардских (а потом и далее, на заальпийский север) мастеров. Погрузившись кроме искусствоведческих проблем в детали щедрой на драматические факты и легенды биографии Караваджо, Лонги дал толчок к созданию «мифа Караваджо», который вот уже больше 70 лет вызывает все новые и новые фильмы и книги. Именно этому мифу мы обязаны такой частотностью выставок Караваджо по всему миру.

Но эта частотность требует от каждой очередной выставки четкого послания. Экспозиция в Риме строит его из весомого количества работ и показа редких вещей. Так, портрет Маффео Барберини, будущего папы Урбана VIII (1598), из частной коллекции впервые показывается на большой выставке (см. “Ъ” от 27 ноября 2024 года) и также впервые — рядом с чуть более ранним портретом того же прелата. Вторая бомба этой выставки — «Ecce Homo» (1606–1609), которую специалисты по Караваджо заметили на мадридском аукционе в 2021 году, продававшуюся за €1,5 тыс. как работа последователя Хосе Риберы (см. “Ъ” от 29 мая 2024 года).

Если бы дело было только в количестве и редкости, выставка была бы провальной. На самом деле кураторам удалось выстроить нарратив, обходя самые избитые клише об искусстве Караваджо. Конечно, тут есть про завоевание Рима молодым ломбардским наглецом, есть про уникальные отношения света и тьмы, есть про эротичность его религиозной живописи, есть и странно выпадающий из общей стилистики раздел «Endgame», драматизирующий трагический конец просиявшего всего-то 15 лет гения. То есть все нужные клавиши нажаты. Однако главная особенность римской выставки в камерности на ней показанных работ. Тут почти нет многометровых религиозных полотен, которые на любой выставке затмевают собой все прочие.

«Художественная траектория» Караваджо излагается через очень разные по качеству, жанрам и интонации вещи. В первом зале, показывая «римский дебют», кураторы не стесняются повесить рядом слабую, вторичную раннюю картину «Гадалка» (1596–1597) и совсем уже иного мастерства «Музыкантов» с их узнаваемыми мальчиками-моделями. Религиозная живопись, к которой стремился зарабатывавший натюрмортами, жанровыми сценами и портретами молодой художник, тут дана прежде всего через небольшие композиции, в которых одни и те же модели и предметы разыгрывают совершенно разные эмоционально сцены. Многие исследователи сходятся на том, что куртизанка Филлида Меландрони из Сиены была моделью сразу для «Св. Екатерины Александрийской» из Мадрида, «Марфы и Марии Магдалины» из Детройта и «Юдифи, обезглавливающей Олоферна» из собрания Барберини (все — около 1599 года). Эти три полотна «срежиссированы» художником при минимуме исходных средств. И помещенный в этот контекст второй вариант «Обращения Савла» (1600–1601), в отличие от своего кажущегося гигантским собрата, находящегося в церкви Санта-Мария-дель-Пополо, более театрализован, а не рвет душу религиозным экстазом.

Подобное «снижение» эмоций пошло на пользу многим картинам с этой выставки. Кураторы хотели сделать рассказ о художнике в его профессиональной динамике, и у них это получилось. «Миф Караваджо», может, и привел в галерею зрителей, но при желании он готов отступить и дать слово живописи как таковой. «Это выставка для ученых»,— предупреждает сокуратор выставки и известный специалист по Караваджо Франческа Каппеллетти. Стоит уточнить: «ученым» предлагается стать и идущему за идеями кураторов простому зрителю. Хотя бы попробовать.

Кира Долинина