фестиваль театр
На фестивале "Театртреффен", собирающем в Берлине лучшие немецкоязычные спектакли (Ъ писал об его открытии 14 мая), показали "Орестею" Эсхила в постановке прошлогоднего лауреата российской "Золотой маски" за лучший зарубежный спектакль, режиссера Михаэля Тальхаймера. За тем, как античная трилогия умещается в полуторачасовой спектакль берлинского Дойчес-театра, наблюдал РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
"Орестея" Эсхила идет в Дойчес-театре в переводе Петера Штайна. Знаменитый режиссер и филолог по образованию, он когда-то перевел античную трилогию для свой собственной постановки. Штайновская "Орестея" в театре "Шаубюне" стала одним из самых знаменитых немецких спектаклей последней трети прошлого века (в 1993 году он воспроизвел спектакль в Москве с русскими актерами) — и с тех пор в Берлине ставить ее никто не отваживался.
Использовав перевод господина Штайна, Михаэль Тальхаймер остался верен себе, то есть остался очень далеко от Петера Штайна и его подробного "филологического" театра. Для нынешнего главного режиссера Дойчес-театра текст любой классической пьесы — не исторический документ, но рабочий материал, из которого нужно "отжать" современное содержание. Спектакли Михаэля Тальхаймера стремительны и коротки: "Эмилия Галотти" Лессинга, получившая в России "Золотую маску", длилась час пятнадцать. Каждая из двух частей "Фауста" укладывалась меньше чем в два часа. Три части "Орестеи" Эсхила длятся не больше полутора часов.
Дело не в том, что господин Тальхаймер борется за спринтерский рекорд. Его спектакли — не дайджесты для торопливых прохожих, которым нужно рассказать сюжет, да поживее, а концептуальные современные версии. Вот, например, из "Орестеи" он фактически вычеркнул всю третью часть, трагедию "Эвмениды", ту, в которой на сцене появляются боги. В сегодняшней берлинской "Орестее" никаких богов нет, небеса над Атридами давно пусты, и все молитвы, вопросы и проклятия обращены в никуда.
Богов нет, но есть кровь. Очень много крови. Когда зритель смотрит трагедию, он знает, что кровь прольется, и вынужден ждать положенного момента. Михаэль Тальхаймер публику от этого ожидания остроумно и эффектно освобождает — первое, что делает Клитемнестра (многообещающая молодая актриса Констанция Бекер), почти нагой появившись на сцене, это выливает на себя из пластмассовой канистры несколько литров густой бурой жидкости и тщательно размазывает ее по телу. И только потом она закуривает сигарету и открывает банку пива.
Искусственной крови в спектакле будет еще очень много — на всех хватит. И на неопытного убийцу, мстительного невротика Ореста (Штефан Конарске), неловко душащего мать. И на Эгиста (Михаэль Бентин), появляющегося перед публикой одетым с иголочки, даже франтовато. И на вернувшегося из похода Агамемнона (Хеннинг Фогт), торопящегося при первом же выходе почти полностью раздеться. Несколько неловких толчков публичного совокупления с Клитемнестрой не успокаивают его тела, которое, уже мертвое, голое и вымазанное все той же кровью, потом будет долго ползти по сцене, прежде чем навсегда замереть.
Впрочем, слово "сцена" по отношению к "Орестее" Михаэля Тальхаймера можно употреблять с оговоркой. Дело в том, что сцены Дойчес-театра в этом спектакле как бы нет вовсе — она отсечена глухой фанерной стеной, двумя широкими уступами спускающейся к первому ряду партера. На этих узких уступах и разворачивается действие спектакля. Взгляд зрителя, таким образом, все время упирается в эту стену, точно в забор, скрывающий какую-то стройку. Или — какую-то тайну.
Но преображение театрального пространства (художник Олаф Альтманн) на этом не заканчивается. Во-первых, двери зрительного зала сняты, так что боковые выходы зияют весь спектакль. А во-вторых, хор расположен режиссером на верхнем ярусе, за затылками зрителей. Хор — на театральных хорах. Зал продувается не только воздухом через двери, он "продувается" еще и голосами нескольких десятков людей, размеренно скандирующих текст. Вы чувствуете себя в неком полуразрушенном храме, в десакрализированном пространстве, заброшенном из-за ненадобности — ведь богов больше нет.
Возможно, когда-то люди здесь очищали свои души. Теперь они не чистят даже само пространство. Мастерски сделанный и сыгранный, отчаянный и беспощадный спектакль Михаэля Тальхаймера содержит еще один весьма занятный театральный прием, незаметный для зрителя. Дело в том, что фанерные поверхности очень трудно очищать от засохшей искусственной крови. После премьеры в театре долго думали, что с этим делать. Пока режиссер не решил: не смывать вообще, пускай засохшая "кровь" слой за слоем накапливается на декорации — столько, сколько будет идти этот спектакль. С улиц, как кажется людям, кровь можно смыть. Пусть хотя бы в театре не будет подобных иллюзий.