«Мы исходим из того, что любой документ важен»

В 2015 году, историк и архивист из Москвы Михаил Мельниченко вместе с друзьями запустил электронную библиотеку дневниковых записей «Прожито». Проект начинался как волонтерский, но уже через несколько лет его команда присоединилась к Европейскому университету в Санкт-Петербурге, на базе которого в 2019 году был создан Центр изучения эго-документов. Полгода назад «Прожито» сделал еще один шаг вперед и запустил цифровой архив, в котором помимо дневников публикуются любые документы из домашних собраний. «Прожито» — проект о человеке, о его судьбе и жизни. На одной виртуальной полке архива дневники видных деятелей культуры и политики лежат рядом с рукописями обычного юноши, который переживает первую любовь на фоне революции. Создатели проекта уверены: в истории важен любой человек, а его воспоминания, дневники и письма важны для истории в целом.

— Вы собираете дневники десять лет. Сколько текстов вы прочитали за это время?

Анастасия Павловская: Мы постоянно читаем дневники: и для удовольствия, и для рабочих нужд. Но наша основная задача не в чтении дневников, а в их обработке. Чтобы сделать их доступными для широкого пользователя.

Михаил Мельниченко: За десять лет мы нашли около 10 тыс. авторов дневников, написанных с середины XVIII века до нашего времени. Из них тексты около 3 тыс. авторов загружены на сайт — в корпус «Прожито». Всего в нашей системе 660 тыс. записей.

Анастасия: Нужно понимать, что все дневники разные по размеру. Есть дневник, который человек вел буквально три дня, а есть…

Михаил: … а есть Михаил Пришвин, который вел дневник с 1905 по 1954 год. Он оставил огромное количество тетрадей — около 10 тыс. записей. При этом в списке рекордсменов по количеству тетрадей Пришвин будет ближе к концу. Один из наших авторов вел дневник 65 лет, исписал более 350 блокнотов. В них вся его жизнь. В дневнике огромное количество вложений: от билетов и фантиков до протоколов товарищеских судов над ним. Огромный массив информации, десятки килограммов документов. Прочесть все дневники, которые к нам поступают, невозможно.

— Кто автор этого большого дневника?

Михаил: Эдуард Янович (инженер, один из создателей Солигорского горного техникума.— «Ъ-СПб»), один из ключевых наших авторов. Из особенностей этого дневника: у автора была долгая депрессия, которую он в советское время лечил. Он описывал весь процесс лечения, вел график своего состояния. Это невероятный источник по истории советской медицины. Благодаря его записям мы узнаём, как пациент воспринимал то, что с ним происходит. Он очень сложный и интересный человек, абсолютно не вписывающийся ни в какие рамки.

Анастасия: Мы сейчас готовимся публиковать в нашем цифровом архиве его блокноты за 1950-е годы.

— Как к вам попал этот дневник?

Михаил: Нам передала его вдова.

— Вы храните все 350 блокнотов у себя?

Михаил: Да, но хранение оригинальных бумажных документов для нас не главная задача. Мы создавались как цифровой проект. Идея заключалась в том, чтобы весь наш архив умещался, условно, на одной флешке. Но за десять лет мы стали известным и, пожалуй, главным центром цифровой общественной архивистики в России. Сейчас некоторые семьи приносят нам свои архивы на постоянное хранение. Нам дарят документы коллекционеры. Самое важное, что к нам попадают документы, у которых нет владельцев. Наши друзья регулярно приносят дневники, купленные на блошиных рынках. Так у нас появилось собственное бумажное хранение. Пока это одна комната, заполненная документами. И мы не стремимся увеличивать бумажный архив: он очень утяжеляет проект. Мы занимаемся этим вынужденно: спасаем документы, но не стремимся их заполучить.

Был один очень важный для нас момент. Первой большой рукописью, которую нам передали для работы, был дневник Бориса Ивановича Вронского — магаданского геолога, очень заметного и значимого. Мне позвонил внук Бориса Ивановича и сказал: «У нас есть несколько дневников, приходите, посмотрите». Я пришел, а там три огромные коробки, в которых 80 общих тетрадей, блокноты… Всю жизнь человек вел дневники, экономил бумагу и писал бисерным почерком. Я несколько месяцев их сам сканировал, много лет наши волонтеры расшифровывали. Мы работали над ним более четырех лет. И вот в апреле 2025 года из Магадана нам прислали первый том изданных дневников. Это очень значимо и важно: в год юбилея проекта мы получили наш первый рукописный дневник на бумаге.

Анастасия: Круг замкнулся…

Михаил: Да, и теперь мы выходим на другую спираль.

— Вы не стремитесь создать через 10 лет архив, в который можно будет прийти и почитать дневники?

Михаил: В каком-то смысле это идеальная цель нашего существования. Но мы действуем в рамках цифровой архивистики. Полгода назад мы запустили Цифровой архив «Прожито» — единый цифровой каталог документов, которые хранятся в домашних собраниях. Люди, которые раньше приносили нам дневники, теперь приносят нам письма, фотоальбомы… В архив, в отличие от корпуса «Прожито», в котором мы можем публиковать только тексты дневников, мы выкладываем копии любых документов.

Мы работали с более чем 500 семьями, всего в архивной системе учтены более 20 тыс. документов, из которых только 5 тыс. — дневники.

Анастасия: Сейчас в архиве опубликовано 57 собраний, и каждую неделю мы публикуем еще по одному-два собрания

— В каждом из них дневники, письма, фотографии?..

Михаил: Да-да, все на свете, даже детские рисунки. Мы сознательно демократический проект и исходим из того, что любой документ важен, но мы не всегда можем предсказать, для кого.

Когда десять лет назад мы собирали корпус дневников, было ощущение, что делаем его в первую очередь для историков и филологов, а оказалось… У нас есть большая аудитория, которой нравится читать дневники. К нам приходят социологи, психологи, журналисты, антропологи. Корпус востребован у практиков — например, у специалистов, которые занимаются генеалогией. Самое крутое, что нас в какой-то момент обнаружили музейщики, и теперь мы очень часто становимся участниками выставок. Бывает, что музеи используют корпус, не обращаясь к нам: мы приходим на выставки и видим цитаты из дневников наших авторов.

К материалам корпуса обращаются театры. У московского театрального проекта «Квартеатр», который строит спектакли на читке исторических документов, есть пять постановок по материалам «Прожито». Тексты наших авторов звучат с театральной сцены. В 2020 году в БДТ дневники из «Прожито» читали Алиса Фрейндлих и Олег Басилашвили. Это тоже очень воодушевляющая история.

Особое внимание мы уделяем сохранению памяти о блокаде: уже много лет, в том числе с помощью Музея обороны и блокады Ленинграда и его научного отдела, сотрудниками которого мы сами являемся, собираем блокадные дневники. Сейчас работаем над большим проектом, который будет посвящен анализу блокадных текстов.

— Запустите его к 9 мая?

Михаил: Нет, это действительно серьезный и большой проект, для создания которого нужно создавать отдельную команду. Сейчас университет занимается фандрайзингом: мы ищем организацию или людей, которые могли бы поддержать двухгодичный проект.

Анастасия: Когда мы только начинали собирать информацию о военных текстах, у нас были данные примерно о 100 блокадных дневниках. Нам тогда казалось, что это очень много… Сейчас на сайте учтено 650 дневников блокадников, из которых 80 — найдены нами и размещены в открытом доступе впервые.

Михаил: 650 из 10 тыс. авторов — невероятно много. То, что мы вложили в это число 80 ранее неизвестных текстов — наша большая заслуга. За десять лет мы выпустили два сборника блокадных текстов: первый был посвящен феномену военного дневника, второй — эвакуации людей. В конце 2025-го выйдет третий том (он уже сдан в издательство). Это будет сборник женских текстов.

— Вы много внимания уделяете именно блокадному дневнику. Нет ли желания так же подробно изучать другие периоды?

Михаил: Мы активно работаем в нескольких направлениях: например, нам особенно интересны дневники подростков советского времени. Это очень живые тексты, которые крайне важны для изучения советской идентичности.

Сейчас вместе с проектом «Открытый список» работаем над созданием сборника текстов политических заключенных. Мы знаем о 60–70 дневниках, которые попали в поле зрения следствия и вокруг которых была выстроена линия обвинения. Это тексты тех, кого посадили за антисоветскую контрреволюционную агитацию и пропаганду.

— Какой в вашем архиве самый старый дневник?

Михаил: Дневники в России на русском языке начали вести с начала XVIII века. Самый старый документ, который поступил нам на копирование — дневник 1819–1821 года.

— Кто его автор?

Анастасия: Мы толком не знаем даже как его зовут. Дневник поступил к нам без легенды. Знаем, что это мужчина, петербуржец, скорее всего немецкого происхождения, который работает в военном министерстве. В записях он регулярно упоминает важных чиновников того времени: Остермана-Толстого, Дризена и других. Он буквально описывает каждый прожитый день: где был, куда ходил. Все довольно сухо.

Михаил: При этом понятно, что живет он скорее в историческом районе Коломна: часто ходит через Неву на Васильевский остров.

Анастасия: На Васильевский остров он регулярно ездит по службе и в лютеранский приход.

Михаил: А мы знаем, в какой?

Анастасия: Да, знаем. Приход Церкви святой Екатерины. Мы это знаем, потому что он регулярно упоминает пастора — Иоганна Генриха Буссе.

Михаил: Точно… Мы думали, что нам в лютеранском приходе помогут установить личность автора, но пока не получилось.

— Кто вам прислал этот дневник?

Михаил: Мой очень близкий друг, прекрасный человек, антиквар. Он покупает и продает исторические документы. Но (и это не очень свойственно антикварному рынку) он на некоторое время готов отдать нам документы для научной обработки. Это его гражданская позиция: он считает, что такого рода вещи должны быть опубликованы.

Он уже несколько раз выкупал довольно интересные материалы и присылал нам. Мы делаем их научное описание, расшифровку и получаем за это возможность поработать с уникальными рукописями, оцифровать их и опубликовать.

Анастасия: Это сильная сторона нашего проекта: мы готовы взять документ для обработки и вернуть его владельцу. Любая другая архивная и музейная институция не работает в таком режиме.

Михаил: У нас гибкая система юридического оформления и публикации рукописей. Владельцы архива могут разрешать нам частичную публикацию дневника или отдать документы только для внутренней работы. Этим «Прожито» отличается от классических архивов, которые работают в рамках жестких протоколов.

В идеале мы ориентированы на полную публикацию документа — его копий и содержания без каких-либо изъятий. Но иногда родственники авторов дневников просят исключить какие-то фрагменты, связанные совсем с частной жизнью человека, со сложными семейными ситуациями. Мы соглашаемся, сокращаем текст, но помечаем, что некоторые отрывки изъяты.

— С какой целью родственники приносят вам дневники? Меня интересует этическая сторона вопроса: может быть человек, который писал дневник, не хотел, чтобы его даже родственники читали, а тут такая публичность.

Анастасия: Такие вопросы чаще всего возникают, когда мы говорим о современных документах. Но мы не задаем эти же вопросы, когда речь идет о дневнике 1819 года. Нам кажется, что раз он старый, то мы имеем право его публиковать. Вот эту же логику можно распространять на все остальные документы.

Многие из тех, кто приносит нам дневники, считают, что их домашние архивы важно и нужно сохранять. Многие беспокоятся за судьбу собраний, понимая, что их некому будет сберечь. Кто-то хочет поделиться своей семейной историей с публикой… Мы создали систему, в которой дневник самого простого человека находится рядом с дневником самого непростого человека.

При этом иногда человек приходит и говорит: «У меня есть дневники прадеда, но он был простым человеком и ничего интересного там нет, вряд ли вас это заинтересует».

Михаил: Тут наша задача дать ему понять, что мы неравнодушны, чтобы человек осознал важность этой работы.

— В одном из интервью вы рассказывали, как вам с Уделки попал дневник девушки, которая жила за границей и не знала, что ее вещи продают на блошином рынке. Проверяете ли вы, жив ли владелец брошенного дневника?

Анастасия: Бывают случаи, когда мы чисто физически не можем найти наследников. Из дневника мы узнаем о человеке все — где он жил, работал, чем занимался, но узнаем, что он был одинок и именно по этой причине документы оказались на помойке или на Уделке. И таких случаев довольно много. Но бывает, что мы с легкостью находим авторов в социальных сетях, связываемся с ними — это истории о счастливых или несчастливых воссоединениях с документами. (Смеется.)

Михаил: У меня есть хороший пример. Наши друзья из «Открытого списка» наткнулись на уголовное дело середины 1930 годов: в Московской области, в поселке Салтыковка, несколько мальчишек были репрессированы по статье «за антисоветскую агитацию» за то, что издавали сатирический журнал «Зубоскал». В уголовном деле были указаны адреса пострадавших ребят. Наши коллеги написали открытки, прошли по всем адресам и положили их в каждый почтовый ящик. Так выяснилось, что наследники всех живут по прописке. Оказалось, что у главного редактора «Зубоскала» — инженера Леонида Молчанова — в семье сохранился его личный дневник, который не был изъят во время следствия. Копия дневника попала к нам в архив, мы получили разрешение от родственников на работу с ним, и теперь этот текст может быть опубликован.

Были еще довольно забавные находки… Например, из одного опубликованного дневника офицера мы узнали, что его сослуживец также вел дневник. Мы нашли его на сайте «Память народа», нашли его правнучку. Выяснилось, что там сложная семейная история и дневник хранится у других родственников. Мы провели блестящую исследовательскую работу, но вот женщина, на которую мы в итоге вышли, сказала: «Да-да, помню-помню, но не могу найти дневник». Раз в полгода мы созваниваемся, но пока без результата. История поиска этого дневника была увлекательной. Несколько дней мы все жили на нервах и в предвкушении: «Вот он, вот он, уже совсем рядом».

— Целое расследование…

Анастасия: У нас очень азартная работа

Михаил: Вообще профессия архивиста — это что-то среднее между …

Анастасия: Между, я бы сказала, следователем и исследователем. (Смеется.)

— Можно ли дневники считать документами, по которым можно изучать историю? Или все-таки в дневниках очень много личного?

Анастасия: Историки достаточно долгое время относились к дневникам скептически, но, мне кажется, уже лет 70–80, как все изменилось. Дневники бывают очень разные: например, заметки государственных служащих ценились как источник еще в XIX веке. Сейчас же мы пришли к тому, что абсолютно любой дневник (и не только дневник) абсолютно любого человека является полноценным источником. Все зависит от того, какие вопросы мы ему задаем. Из эго-документов мы узнаем, как люди ощущали себя в определенный период времени. Когда мы говорим о субъективных вещах: о быте, коммуникации, семье, об отношениях с властью,— дневники — это совершенно бесценный источник. Наверное, поэтому корпус «Прожито» так часто используют исследователи.

— Вы проводите фактчекинг документов? Как удостовериться, что человек действительно принес дневник своего родственника, а не написал его на коленке вчера вечером?

Анастасия: Документ, который приносит нам человек, проходит нашу внутреннюю экспертизу. И, скажем так, дневник вашего прадеда и дневник, написанный вами, легко отличить. Мы все очень хорошо проверяем, но во многих вещах мы вынуждены доверять нашим дарителям.

Михаил: Сложная история… Для нас очень важно, чтобы документ являлся тем самым, за что он себя выдает. Например, нам могут принести дневник фронтовика, который написан в тетрадке 1960 годов. Но это не значит, что документ 100% сфальсифицированный: он либо был переписан, либо был переработан кем-то — или даже самим автором. Наша задача как архивистов — не доказывать, что здесь все правда или неправда. Наша задача — подробно описать документ, чтобы любой человек, который его откроет, понимал его специфику.

Анастасия: В описании документа в цифровом архиве мы указываем, что, например, год написания дневника указан со слов его владельца.

Михаил: Мы в определенном смысле первопроходцы этих мест: нам приходится продумывать методологию для работы с такого рода документами и их публикации в открытом доступе. Проект уязвим для критики, особенно со стороны консервативного крыла научного сообщества. Поэтому мы работаем открыто: максимально все описываем и объясняем.

— За что вас критикуют?

Михаил: Не то чтобы критикуют… Например, корпус дневников раньше был уязвим, потому что мы не прикладывали к тексту копии рукописей. То есть у людей не было возможности обратиться к оригиналу и проверить нашу работу.

— В какой период люди чаще всего вели дневники?

Михаил: Дневник — это мощнейший терапевтический инструмент и способ самосохранения, поэтому люди ведут дневники в тяжелые и сложные периоды. Если рассматривать историю конкретного человека, то довольно часто записывать мысли в тетрадь начинают в подростковом периоде, когда парню или девушке нужна самотерапия, чтобы справиться со всеми переживаниями.

Если рассматривать в рамках большой истории, то, конечно, дневники чаще ведут во время войны. Из 10 тыс. наших авторов, 1200 — это фронтовики, 650 — блокадники. Это огромный процент. Записей во время войны — в несколько раз больше, чем в мирное время. Первая мировая война, гражданская война дали очень заметное повышение активности дневниковедения. Вторая мировая война — вообще что-то запредельное, очень характерное время.

— Почему в сложные периоды, во время войны, блокады, когда, казалось бы, не до бумаги с ручкой, люди начинают писать?

Анастасия: На примере блокадных дневников отчетливо видно, как люди объясняют, почему они ведут дневник. Многие пишут, что делают это, чтобы структурировать свою повседневность и тем самым сохранить себя — такая стратегия выживания. Очень многие пишут, что на самом деле ведут дневник не для себя, а для потомков или для будущих историков, для родственников, которые находятся за пределами кольца. То есть человек изначально подразумевает, что его текст будет прочитан в будущем. Такая позиция развязывает нам руки.

— Видите ли вы рост числа дневников в 1990 годы?

Анастасия: Сложно сказать. Во-первых, 1990-е были совсем недавно и многие авторы еще живы.

Михаил: И дневник — важный для них артефакт.

Анастасия: Многие еще продолжают писать дневники. Во-вторых, я не уверена, что ценность 1990-х как некоего феномена очевидна для авторов. Это вопрос культурной памяти: какие-то события кажутся людям важными, какие-то — нет. 1990-е, наверное, пока нет. У нас нет точных данных, чтобы понять, были ли распространены дневники тогда.

Михаил: Но у нас документов за эти годы больше, чем за период позднего застоя: конца 1970-х — начала 1980-х.

Анастасия: Недели три назад нам из Кирова автор прислал потрясающий дневник, который вел в это время.

Михаил: Это безумие!

Анастасия: Это дневник кировского милиционера, в который (мы пока не понимаем по какой причине) автор вклеивал билеты, этикетки… У него собраны обертки от шоколада, тушенки…

Михаил: От всей новой импортной продукции, которая появлялась в Кирове. Самое крутое: у него тетрапак из-под молока вложен, причем так, что он помещается в тетрадку.

— Он сам вам его прислал?

Михаил: Да-да. (Смеется.) Его дневник — абсолютно музейный экспонат. Его будет очень сложно копировать, потому что там сложная система вложений.

— Он как-то это все подписывал?

Анастасия: Записывал цены, где и в какой день он это купил.

— Собираете ли вы современные дневники, написанные после 2020 года?

Анастасия: Мы стараемся этого не делать. У нас есть формальное ограничение — 2001 год.

Михаил: Сейчас многие ведут дневники в цифровом виде, а мы пока методически не готовы работать с таким форматом.

Анастасия: Мы берем современные дневники только в том случае, если они являются продолжением серии более давних записей. Эдуард Янович, о котором мы говорили в начале, начал вести дневник в 1956 году и писал до 2013-го. Было бы довольно несправедливо исключать его записи за последние 12 лет.

— Как вы думаете, будет ли заметный рост по количеству дневников в 2022 году?

Михаил: Безусловно. Ковид и все последующие события, поскольку для многих они очень тяжелые, станут поводом для роста числа дневников.

Анастасия: Ковидный дневник — вообще интернациональный феномен. Что касается записей последующих событий: мы стараемся фиксировать их публикации, и результат нас даже удивляет. Таких дневников очень много.

— В одном из интервью вы говорили, что в 2022-м замолчали на год. Почему?

Михаил: Мы пересобирались немножко…

Анастасия: Да, так совпало. В 2022-м мы начали пересобирать «Прожито» целиком: именно в это время мы двинулись от корпуса дневников в сторону цифрового архива. И это, кажется, было для нас очень спасительным.

Михаил: Все кругом летело черти куда, а мы целый год сидели и думали над теорией и методикой цифрового архива. У нас была большая творческая задача, мы в нее уткнулись и работали.

— Зачем люди читают дневники неизвестных для них людей?

Анастасия: Дневник часто воспринимается читателем как художественная литература с живым и интересным повествованием. Когда мы читаем романы, которые, кстати, зачастую писали в форме дневника, мы следим за жизнью маленького, простого человека. Нам кажется это увлекательным. То же самое и с дневниками.

Михаил: Но это история не вымышленного человека, а настоящая жизнь…

Анастасия: …за которой очень любопытно наблюдать. Исследователи читают эго-документы, потому что в них описываются быт, дух времени. Это личный взгляд на эпоху. Наш проект и собранная нами коллекция позволяют посмотреть на историю не через страницы учебников, а через истории обычных людей. Одна из множеств идеологий «Прожито» заключается в том, что нет никакой большой истории, а есть истории разных людей, которые мы соединяем в одном потоке.

Михаил: Мы предоставляем возможность каждому голосу прозвучать. Показываем, как в той или иной ситуации люди жили и выживали. И есть люди, которым интересно читать нон-фикшн. Читая дневники, ты можешь увидеть, как другой человек справлялся с ситуацией, похожей на твою. Я сам веду дневник и, когда читаю чужие тексты, вижу, как люди проживали похожие коллизии, что и у меня. Это увлекает.

— Вы ведете рукописный дневник?

Михал: Нет, с 2001 года веду цифровой дневник.

— Готовы к тому, чтобы опубликовать его, например, через 50 лет?

Михаил: «Прожито» не очень стремится работать с изначально цифровыми документами. У меня все в электронном виде. (Смеется.)

— Анастасия, а вы ведете дневник?

Анастасия: Нет, я сапожник без сапог. И не планирую, если честно.

— Какой дневник, который вы прочитали в рамках проекта, вас как-то зацепил?

Анастасия: Когда начинаешь описывать документ, ты полностью погружаешься в него, буквально начинаешь жить жизнью этих людей. И каждый раз такое погружение тебя немножко меняет.

Последний документ, который меня зацепил,— дневник молодого человека, который жил в Московской губернии, в 1917 году переехал в Москву учиться в реальное училище. В своем дневнике он описывает уличные бои, пишет, как видел Ленина, Троцкого, Бухарина, и параллельно пишет о своих юношеских и бытовых проблемах. Он безумно влюблен в односельчанку Полю и ищет шоколад, чтобы ей подарить. И все на фоне революции, голода, кошмара, ареста отца. У него все уходит в личное. Он устраивает девушке проверки чувств, пишет ей, что его забирают на фронт, а потом приписывает в дневнике: «Я конечно же соврал». (Смеется.) Меня очень трогает это совмещение большой истории с очень-очень личным опытом.

— Михаил, а у вас есть такой дневник, который запомнился?

Анастасия: Михаил, расскажите про Мендельсона.

Михаил: О, это ужасно важный дневник! С него вообще все началось. Я когда-то писал диссертацию по политическим советским анекдотам и мой друг, старший коллега, Гарик Суперфин (Габриэль Суперфин.— «Ъ-СПб»), великий архивист из города Бремен, рассказал, что в 1970 году (перед тем как его посадили) он работал с дневниками Николая Мендельсона. В этом дневнике были анекдоты. Я начал читать рукописи и абсолютно влюбился в автора. Прочел 15 тетрадей и выписал оттуда около 80 анекдотов — очень много. И потом, когда я уже написал книжку про советские анекдоты, стал дневник Мендельсона расшифровывать. Это было 11 лет назад, а сейчас мы готовим этот текст к публикации.

— Красивая история. Какие у вас планы на ближайшее время?

Анастасия: У нас много планов. Мы будем активно развивать «Прожито». Хотим больше заниматься просветительской работой, объяснять людям, почему их домашний архив важен.

Михаил: Хотим переделать наш корпус дневников, потому что он технически страшно устарел. Нам неудобно им пользоваться. Будем делать его еще более ориентированным на исследователей и их запросы. Продолжаем изучать блокадные материалы, планируем разработать некоторые новые принципы публикации текстов блокадных дневников. И у нас большие книгоиздательские планы: кроме блокадной серии, готовим к публикации несколько дневников без конкретной темы. Много планов… Того, чем хочется заниматься, больше, чем времени и возможностей у нашей команды. На что мы сможем выделить больше ресурсов, то и пойдет в работу.

Надежда Ярмула