концерт опера
В Большом зале консерватории прошло центральное событие нынешнего Пасхального фестиваля — концертное исполнение оперы-оратории Игоря Стравинского "Царь Эдип" под управлением Валерия Гергиева. Это сочинение, прозвучавшее во втором отделении концерта, дополняли еще несколько вещей Стравинского: кантата "Звездоликий", Концерт для фортепиано и духовых и Каприччо для фортепиано и оркестра. Рассказывает СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Хотя оркестр Мариинского театра в симфонической программе фестиваля властвует бесспорно и безраздельно, это, конечно, вовсе не означает, что Валерий Гергиев и его музыканты все это время только на фестивале и трудятся. Перед нынешним концертом, в частности, шеф Мариинского театра со своими подопечными привычно сотворил очередные чудеса мобильности и неутомимости, представив в Лас-Пальмасе, что на Канарских островах, ни много ни мало все вагнеровское "Кольцо нибелунга". Практически с Канар музыканты и приехали в Большой зал консерватории, и нужно сразу сказать, что при такой диспозиции оркестр уверенно сохранял неплохую форму на протяжении всего концерта, завершившегося в самом начале двенадцатого.
Может быть, все-таки стоило при этом одним "Эдипом" и ограничиться. Однако Валерий Гергиев, сделавший Стравинского главной фигурой в репертуаре Пасхального фестиваля-2007, не пожелал упустить возможности представить и еще несколько раритетов от композитора. Получилось странно. Небольшая кантата "Звездоликий" для мужского хора и оркестра (на стихи Константина Бальмонта), прозвучавшая сдержанно, но с неожиданной пряностью и внутренней напряженностью, оказалась буквально "зажатой" между двумя крупными сочинениями для фортепиано с оркестром. В логическом смысле удачи тут не получилось, да и в композиционном тоже — соотнесение кантаты с Концертом и Каприччо выглядело чересчур механическим. Особенно при фортепианном соло Александра Торадзе, обобщенно-громогласном, резком и прямолинейном: по-спортивному яростной динамичности было много, однако жаль, что иные ученые узоры письма Стравинского при этом "съедались". Старания оркестра делу не очень помогали, хотя в Каприччо он звучал местами на удивление театрально и красочно.
Впрочем, после этого несколько сумбурного предисловия "Царь Эдип" смотрелся работой особенно цельной и бескомпромиссной — благо для Мариинского театра эта опера-оратория, шедшая на тамошней сцене, вовсе не в новинку. Впечатление разбавлял разве что Алексей Емельянов, читавший дополняющий либретто пояснительный текст Кокто (по-русски, естественно) с наигранно-нравоучительными интонациями в духе "музыкально-литературной композиции" средней руки. Вокальные работы солистов в целом были убедительны, и убедительны всерьез, хотя и не все справлялись без трудностей: так, неожиданно неровным получился Креонт у вообще-то первоклассного баса Михаила Петренко, да и во впечатляющей Иокасте Златы Булычевой все-таки хватало и неровности, и натуги. Зато превосходным был неумолимый и всезнающий Тиресий в исполнении баса Федора Кузнецова, ну а что касается партии самого царя-кровосмесителя, то здесь удача была совсем очевидной. Хотя и неожиданной: заболевшего Олега Балашова заменил молодой тенор Александр Тимченко, подкупавший чистым и звонким тембром, редким благородством манеры и хорошим вкусом. Концертное исполнение в этом случае эффектность "Эдипа" не очень умаляло, что, наверное, закономерно. Композитор, работавший с переведенным на латынь текстом Жана Кокто (восходящим, в свою очередь, к "Эдипу-царю" Софокла), думал не только о скупой на сцендействие античной трагедии, но и об ораториальных произведениях высокого барокко; строгий, суровый и величественный язык оперы-оратории к статичности концертной сцены в общем-то вполне подходит — а здесь вдобавок этому языку дали прозвучать в полную меру.