юбилей музыка
Вчера в Концертном зале им. Чайковского дирижер и пианист Михаил Плетнев дал концерт в честь своего 50-летия, на котором прозвучали и его сочинения. Послезавтра там же он дирижирует Девятой симфонией Бетховена в исполнении Российского национального оркестра, солистов и хора Академии хорового искусства и Большого детского хора. Накануне концерта МИХАИЛ ПЛЕТНЕВ рассказал АННЕ Ъ-УРМАНЦЕВОЙ, почему он больше не подходит к роялю.
— Вы как-то сказали по поводу юбилея, что жизнь во многом была потрачена не на то...
— Может быть, может быть... Слишком много каких-то лишних поездок, лишних концертов, которые можно было бы не играть. Я отношусь к тем людям, которым трудно выбрать, чем в жизни заниматься. Хотя, например, музыканты XIX века сочетали в себе разные качества: исполнительские, композиторские. Один, скажем, больше играл, другой больше сочинял. Почти все великие композиторы были исполнителями, хотя не все великие исполнители были композиторами. При этом музыку, как известно, втайне писали практически все. Есть у меня какая-то уверенность в том, что исполнитель, который знает, что такое эстрада, будет писать музыку, которую интересно и играть, и воспринимать. Сейчас наступила другая эра. Поколение современных композиторов не знает, что такое сцена, и их произведения играть неинтересно.
— Современные композиторы часто и не ставят перед собой задачу писать для публики...
— Мне сложно это понять. Ведь все равно смысл написания сочинения состоит в том, чтобы сделать так, чтобы слушатель проникся некоей идеей, которая в данный момент увлекает композитора. Если пианист не знает, что такое написание музыки, из чего она состоит,— он, конечно, ноты сыграть может, но вот самой природы музыкальной ткани, материала он, скорее всего, не почувствует. Ведь обезьяну тоже можно научить играть, на это только нужно время. Чтобы воссоздавать, надо иметь представление, как музыка пишется.
— А как это происходит у вас?
— В разных случаях по-разному. Бывают сочинения, которые написаны по заказу. Бывает, приходят в голову какие-то темы и думаешь, куда же их можно определить. Обычно мне свойственны мучительные поиски и переделки. Если вспомнить, как Бетховен собирал свои произведения из крупиц тем, которые приходили ему в голову, как тема лежала у него годами, а потом куда-нибудь попадала и ее было просто не узнать, такой путь она проделала от того мотивчика, первым пришедшего в голову... Это очень на меня похоже.
— А поиски ХХ века вам не близки? Как вы относитесь к нововенцам? Шенберг, Берг, Веберн?
— Я к ним не отношусь! Музыка интересная, но я не очень люблю интеллектуальную музыку. Я люблю музыку, которая согрета глубоким чувством и отношением. А просто изыски такого рода меня оставляют равнодушным.
— А за рояль сейчас садитесь?
— Давно не садился — месяца четыре. Вот сейчас меня посадили к роялю, чтобы я с вами побеседовал,— я и сижу.
— Что может пропасть в пианисте за четыре месяца?
— Многое. Мне очень трудно было поддерживать форму в последнее время, потому что сил никаких уже не было: занимался оркестром. Но я думаю, что достаточно поиграл на рояле в этой жизни. А вот в плане симфонической и оперной музыки сделано еще очень мало. И мне это интересно.
— Вы всего за 15 лет создали такой сильный коллектив как Российский национальный оркестр...
--- Оркестр можно "сложить" и быстрее. Конечно, при условии участия хорошо подготовленных музыкантов. Пример — оркестр NBC, который был создан в Америке специально к приезду Артуро Тосканини. То есть решили американцы позвать Тосканини дирижировать. Но чем? Моментально был создан оркестр. А приехавший Тосканини провел в нем первую репетицию. И с первых же репетиций под его руководством установилось то самое известное всем "звучание Тосканини". Замечательно звучали, кстати говоря.
— То есть личность определяет все?
— Конечно! И есть, с другой стороны, много оркестров столетней давности, но играют ужасно! Ведь то, что приходят новые люди,— это и хорошо, и плохо. Вот, например, оркестр Берлинской филармонии был воспитан в немецкой культуре, а уже который год его возглавляют не немцы. Раньше по правилам он должен быть состоять только из немцев, и только из мужчин. Сейчас на первом пульте у скрипок сидит японец, а у альтов — японка. И звучание у них, наверное, другое, но все равно очень хорошее. Думаю, это все-таки первый оркестр Европы.
— Вам интересно было бы поехать к ним в качестве приглашенного дирижера?
— Интересно! Хотя с оркестрами складываются различные взаимоотношения. Например, с оркестром Лондонской филармонии у меня замечательные взаимоотношения. Но есть и другие оркестры, с которыми "не сложилось".
— Оркестру полезно, когда с ним работают разные дирижеры. А что дирижер получает от такой работы?
— Гонорар! А если серьезно, быть главным дирижером — это достаточно сложно. То есть быть ответственным за свой коллектив, знать, какие есть проблемы, как их можно решить на разных уровнях, и артистическом, и бытовом. Приглашенный дирижер — совсем другое. Во-первых, к нему хорошо относятся, поскольку знают, что он скоро уедет. Во-вторых, гастролирующие дирижеры стараются понравиться. Если с музыкантами собственного оркестра можно быть достаточно жестким, то здесь — не получилось, как ты хотел, ну и ничего. Никто не станет приглашенного дирижера обвинять в том, что оркестр звучал нечисто. Он должен собрать концы с концами, желательно улыбаться и потом — обязательно уехать! Он прекрасно знает, что ничего кардинально переделать в этом оркестре он не может. Он не может даже сделать этот оркестр полным "выразителем" своей концепции, если таковая имеется. Слишком многое нужно объяснять.
— То есть что-то вроде мастер-класса?
— Да, что-то в этом духе. Ну а чего ждет приглашенный дирижер от оркестра? Прежде всего, быстрой реакции на то, что он говорит. А если он говорит, но при этом оркестранты играют по-своему из раза в раз,— то это лично у меня вызывает чувство уныния и раздражения.
— А могут музыканты симфонического оркестра играть вообще без дирижера?
— Конечно! Но дома, по одному. Хотя был такой симфонический оркестр, который играл без дирижера. Камерные-то и сейчас есть. А вот в середине 20-х годов ХХ века образовался симфонический оркестр без дирижера, под названием "Персинфанс". Говорят, играли неплохо. Но тем не менее распались. Демократия в оркестре — вещь гиблая. Я это понял уже давно. Теперь пытаюсь успеть сделать с моим оркестром то, что задумал, жду с нетерпением каждой следующей программы. И вот как раз в связи с моим юбилеем появилось ощущение, что чего-то сделать я уже и не успею. Правда, люди более почтенного возраста машут рукой и говорят, что... не такой я уж и старый!