рекомендует Сергей Ходнев
Интернациональная карьера разнообразных японских музыкантов уже в обед сто лет как перестала восприниматься экзотикой. Можно даже сказать, что в любом самом захудалом московском суси-баре экзотики несколько больше: оставляя в стороне "продвинутый" японский поп (который, впрочем, тоже нисколько не перегибает палку в игре с национальной самобытностью), про академических и околоакадемических музыкантов уж точно можно сказать, что они по всему европейцы, и этим чаще всего гордятся.
Но есть исключения. про которые даже и не скажешь, что они подтверждают правило,— настолько они, эти исключения, своеобразны. Пианистка Кейко Матсуи, наверно, тут самый выразительный пример. И к тому же пример, в дополнительной рекомендации не особенно нуждающийся: исполнительница в наших краях бывала и прежде нынешнего 17 апреля, когда она представит в Доме музыки вещи с нового своего альбома, который вот-вот должен выйти в свет.
Фото: ЮРИЙ МАРТЬЯНОВ
Рассказ о ней принято начинать словами "и кто бы мог подумать" (что в данном случае тоже характерно): росла себе девочка, немного играла на пианино, любила слушать Рахманинова, Сибелиуса, Нино Роту и Стиви Уандера — набор, мягко говоря, эклектический, но и в этом вполне ординарный. А потом — будучи еще, по сути, подростком и еще не закончив музыкального образования — стала сочинять музыку. И даже организовала собственную группу Cosmos, дамский коллектив, который играл нечто причудливое: не то джаз, не то нью-эйдж. Это, в сущности, была первая заявка на дальнейшую карьеру пианистки и композитора, уже сольную: Кейко Матсуи и до сих пор остается верна смешанной стилистике, в которой с каким-то очень восточным спокойствием соединены вещи, казалось бы, самые противоречивые.
Достаточно послушать ее альбомы: здесь богатая и красивая музычка в духе Поля Мориа, здесь что-то простодушное почти на уровне поп-баллад (но качественных), здесь по-настоящему джазовая упоенность ритмикой и "крепкой", мускулистой мелодикой, а здесь нью-эйджерские дымы и туманы. Да еще и называются композиции как-нибудь в духе "Потайной лес", "Душа памяти" или "Ветер и волк". Что мысль о коммерческой успешности всех этих красот запрограммирована с самого начала — это понятно, но все ж таки ничего бездушно-механического в том, как пресловутые красоты "пекутся", не обнаруживается. Сама пианистка загадочно высказывается в том духе, что всякая музыка — и ее, безусловно,— рождается из ритуалов, молитв и чар. Такой флер, пожалуй, дело лишнее, однако медитативности и даже отрешенности, вот странность, полно даже в самых динамичных и заводных ее вещах. То есть почти никаких показных заигрываний с загадочной японской душой (если не считать частое присутствие в ее музыке традиционной флейты сакухаси, на которой играет ее супруг) — и все же наталкиваешься на то неуловимое нечто, при встрече с которым европейцы обыкновенно разводят руками: мол, ну японцы, странный все-таки народ, что ты будешь делать.
Московский Международный дом музыки, 17 апреля, 19.00