классика
6 и 7 апреля в Национальном драматическом театре имени Ивана Франко сыграли премьеру спектакля "Кавказский меловой круг". В интерпретации украинских актеров и литовского режиссера пьеса немецкого драматурга перестала звучать как коммунистическая агитка, зато не превратилась в национальный водевиль.
Немецкий классик ХХ века Бертольт Брехт в последние два десятилетия попал в число самых неудобных драматургов из всех, с кем постсоветскому театру приходится иметь дело. Есть особая трудность в том, чтобы ставить его пьесы именно у нас — с традициями реалистической сцены, которые украинскому актеру положено лелеять, у брехтовской эстетики принципиально мало общего. Еще один нюанс: автор "Мамаши Кураж" и "Мелового круга" работал для публики, предпочитающей не развлекаться, а думать,— откуда такого зрителя взять, театру еще придется поломать голову, если, конечно, спектакль делался не только под фестивали и европейские гастроли.
Для литовского режиссера Линаса Мариуса Зайкаускаса — идея поставить "Кавказский меловой круг" в Театре Франко принадлежит именно ему — в таком столкновении как раз и заключался главный профессиональный вызов. Предстояло ни много ни мало сразиться с косностью актерской натуры — обучить людей, воспитанных на "Украденном счастье" и "За двумя зайцами", совсем другому способу существовать на сцене. Почти со всеми получилось блестяще, и в этом смысле "Кавказский меловой круг" явная удача, какой у театра не было как минимум со времен "Царя Эдипа". Зато и откровенный прокол вышел самым предсказуемым — меньше всего актерам и оркестру далось как раз то, что составляет квинтэссенцию брехтовского театра.
Для киевской постановки режиссер несколько "выпрямил" сюжет "Кавказского мелового круга". У Бертольта Брехта все построено как театр в театре. В прологе разгорается жаркий спор между колхозниками-овцеводами и их трудовыми братьями виноградарями (коммунисту Брехту в общем-то вполне улыбалась мысль, что в недалеком будущем колхозников можно будет обнаружить и где-нибудь в центре Европы — хоть в окрестностях его любимого Мюнхена). Спор о том, кому должно принадлежать бесхозное поле, прерывает появление певца и актеров — в интермедии, которую они предлагают разыграть, спрятана разгадка земельной тяжбы.
С этой точки все на сцене происходит примерно так, как написано у Брехта. Сам сюжет притчи, рассказанной актерами,— это вариации на тему Соломонова суда. Точнее, того, как должно выглядеть Соломоново решение в эпоху колхозов и пятилеток. Две женщины хотят называться матерью грузинского младенца Михаила: одна его родила, другая спасла от разъяренной толпы солдат, вынянчила и даже пожертвовала ради него собственным женихом (мытарства благородной Груше Вахнадзе по горным селениям вместе с плачущим свертком в киевской версии спектакля занимают ровно три с половиной часа). Когда самый справедливый судья Аздак предлагает обеим тянуть младенца в разные стороны — та, что вынесет его за пределы круга, и будет считаться матерью — от борьбы отказывается, само собой, глубоко положительная бедная девушка Груше. Мораль на закуску: раз ребенок в конце концов достается ей, а не кровной матери, значит, и поле ничего не стоит забрать у того, кто им владеет, и передать тому, кто лучше придумает, как им распорядиться.
Брехтовская постановка, к счастью, требует такого высокого уровня абстракции, что с этой чудовищной моралью зрителям совсем необязательно сживаться. Ее не навязывают для сочувствия, а разыгрывают — вся история Груше Вахнадзе преподносится как предельно условный рассказ (способность сохранять органичность в условности — огромный плюс Ксении Баши-Довженко, которой спектакль во многом и обязан успехом). Подчеркнуто театральны и именно потому так притягательны массовые сцены — их живописная пластика, выдержанная в духе неореализма, напрочь выбивает из памяти любые марксистские догмы. Подводят только рассказчик с оркестром: в комической патетике Анатолия Гнатюка и назойливом муссировании темы "Сулико" (партия баяна — Владимир Гданский) вместо переключения в другую плоскость заметнее всего желание сыграть Брехта так, чтобы он ничем не отличался от родных "За двумя зайцами". Которым "Кавказский меловой круг" явно не конкурент — даже на премьерном спектакле желающих приобщиться к трудному классику набралось чуть больше половины зала.