"Вы что, думаете, что моя жизнь — сплошной отпуск под пальмами?"
ЖАН ЛАРИВЬЕР рассказал ИРИНЕ Ъ-КУЛИК о тяжелой доле фотографа модного дома.
— Чтобы делать фотографии моды, вы часто отправляетесь в путешествия. А что, по-вашему, определяет моду на те или иные страны, почему вы снимаете именно в Индии или Бирме?
— Честно говоря, никогда об этом не задумывался. Наверное, это как-то связано с политикой. Но я сам человек старой школы. Индия, которую я пытался найти и воспроизвести, это Индия английских колоний начала прошлого века. А вот о Бирме я ничего не знал. Мне сказали, что там красиво, и я отправился посмотреть. И там оказалось так красиво, что я возвращался в эту страну по крайней мере пять раз. Там ужасный режим, но у ужасных режимов есть одно преимущество, увы, не для местного населения: поскольку такого рода страны предельно закрыты, они остаются такими же, как сто лет назад. Никаких машин на дорогах, люди работают в полях, как и века назад, и, как бы это ни было ужасно, в этом есть больше мира и покоя, чем в более развитых странах. Фотограф может найти там этот покой, удивительный свет, невероятную красоту.
— Вы исповедуете просто-таки радикально аполитичную позицию...
— Да-да, именно так. Есть множество фотографов, которые отлично умеют снимать обличительные политические репортажи. Они это делают гораздо лучше, чем я, так что флаг им в руки. А я буду делать то, что у меня получается лучше всего.
— В Берлине вы тоже искали былую красоту ужасных режимов?
— Я не видел Восточный Берлин до падения стены и, как и многие люди моего поколения, сожалею о том, что так и не узнал, каково там было. Я бы очень хотел побывать и в советской Москве былых времен, увидеть, как по совершенно пустой улице со скоростью сто пятьдесят километров в час мчатся три черные машины... Человечески я стараюсь отдавать себе отчет в том, чем эти режимы были на самом деле. Но чтобы сделать хорошую фотографию, мне нужно выйти за пределы реальности, забыть об этом всем и постараться вернуть всю эту исчезающую поэзию. Когда пала Берлинская стена, я был в Индии, работал для Louis Vuitton и кусал локти из-за того, что я не мог запечатлеть этот исторический момент. Я пропустил множество таких сильных, эпохальных моментов — так уж сложилась моя жизнь, я пребываю отчасти вне времени и стараюсь замечать какие-то иные вещи.
— Судя по вашим работам, вы поклонник научной фантастики...
— Мое детство пришлось на эпоху, когда главной мечтой человечества был полет на Луну. Подростком я застал всю эту гонку между СССР и США за покорение космоса. Я слушал по радио передачи про ваши спутники, и меня совершенно завораживали все эти истории. Собственно фантастику я стал читать позже, но я очень люблю и Жюля Верна, и Айзека Азимова, и Лавкрафта, и "Дюну" — я читал все шесть томов. Еще одной "машиной грез" для меня были французские комиксы, прежде всего работы Мебиуса, чей портрет вы можете видеть на моей выставке.
— В вашем мире космонавты, роботы и пришельцы вполне мирно уживаются с ангелами...
— О, я был очень набожным ребенком из католической семьи — над моей кроватью висели распятие и два ангела, которые светились в темноте. И такая же светящаяся надпись, которая напоминала, что каждый вечер перед сном я должен прочесть три "Ave".
— Детство, к которому вы так часто обращаетесь в ваших работах, это только счастливые воспоминания или в нем все же водятся призраки, которых надо изгнать?
— Я ни о чем не жалею, даже о самых жестких моментах. И мне не очень-то нравится та свобода, которая есть у нынешних детей, которым позволяется перечить родителям и плевать в лицо учителям. Я в общем-то считаю, что битье линейкой по пальцам было справедливее: после этого люди куда более подготовлены к трудностям взрослой жизни. Вы что, думаете, что моя жизнь — сплошной отпуск под пальмами на чеки Louis Vuitton? Мне же приходится возиться по много дней, строя все эти штуковины, часами ожидать на холоде правильного света. Но это не пишут в подписях под фотографиями...
— А какое отношение к этому миру фантастики, путешествий в сказочные страны, детских мечтаний имеет, собственно, такая сугубо взрослая игра, как высокая мода?
— Мода начинается с того, что в детстве ты роешься на чердаках, в бабушкиных чемоданах в поисках тряпок, которые тебе нужны, чтобы переодеться корсаром или султаном. Все великие кутюрье наверняка начинали именно с этого, с детской мечты, с игры в куклы...