выставка литература
В Государственном литературном музее открылась выставка "Неистовый Корней", посвященная 125-летию со дня рождения Корнея Чуковского (а заодно и столетию со дня рождения его знаменитой дочери, Лидии Чуковской). Выставку осматривал СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Для выставки формата "писатель и его время" эта экспозиция не так уж велика, особенно учитывая то, что пресловутое "время" в данном случае уж точно не назовешь не стоящим внимания — как в смысле самого перечня эпох (от 1882-го до 1969-го, от Александра III до Л. И. Брежнева со всеми остановками), так и в смысле их следа в биографии и творчестве самого Чуковского. Но ощущение размаха этой биографии все-таки попытались передать.
Можно в таких случаях задавить зрителя количеством и разнообразием экспонатов — коль скоро выставка литературная, то понятно, что это будут всякого рода печатные материалы плюс документы. На этих экспонатах выставка и впрямь строится, только отобраны они довольно строго, в чем-то даже аскетично, и строго же распределены по темам. Каждый зал — одна тема; здесь вхождение в литературную жизнь и вообще дореволюционный период, здесь, допустим, Чуковский и дети, здесь — круг деятельности в 50-60-е, а здесь — Лидия Корнеевна. Сами книги и документы в витринах, но основной ход выставочного дизайна — не в том, как они экспонируются (по старинке и экспонируются), а в том, что по стенам залов при этом пущен сопроводительно-иллюстративный фриз. Увеличенные фотографии, увеличенные же копии ключевых документов, какие-нибудь книжные иллюстрации, а поверх всего этого поясом идут крупно набранные цитаты, главным образом дневниковые.
Цитаты эти волей-неволей задают тон при обозрении того или иного зала, и надо сказать, что тон этот по большей части довольно печальный. Как печальны и сами цитаты почти во всех случаях, когда там четко обозначена какая-либо эмоция (чисто "информатичные" фразы не в счет), и здесь даже про хрестоматийное "вот тогда я буду твою швейную машинку вертеть" начинаешь воспринимать не особенно юмористично.
Наверное, переломным при этом выглядит раздел, посвященный знаменитым детским вещам Чуковского — точнее говоря, не столько им, сколько их судьбе в сталинское время. Это раздел, который действительно вызывает негативно окрашенное изумление, и надо думать, вполне осознанно. Достаточно почитать газетные статьи, с каким-то почти цицероновским пафосом изничтожающие хоть "Крокодила", хоть "Муху-цокотуху". Ярости в этих статьях по крайней мере не меньше, чем в статье "Сумбур вместо музыки", но нельзя не признать, что там была хотя бы попытка предметного разговора. Здесь же — с пеной у рта объясняют, что советским детям очень не хватает по-настоящему познавательной литературы о жизни крокодилов, а тут ничего познавательного, да еще и явные буржуазные пережитки в описании крокодильего быта. Это кажется настолько полной победой абсурда, что даже и не очень понятно, а как вообще может существовать в таких условиях хоть какая-то литературная жизнь. Или, в сущности, то же самое образца уже 40-х, уничтожающий разбор антинемецкой сказки "Одолеем Бармалея": как это, мол, так, что белочки и зайчики показаны в совершенстве владеющими всеми навыками "человеческого" ведения войны, включая разведку? (В качестве непроизвольной реакции появляется мысль, что подобное переворачивание всего с ног на голову самой поэтике сказок Чуковского даже как-то сродни.)
В сопровождении соответствующих горестных цитат из самого Чуковского вся эта мрачная бессмыслица, кажущаяся едва ли не логическим ядром экспозиции (ну как с ней тягаться лингвистическим упражнениям малолетних детей?), и всей биографии юбиляра подводит довольно элегический итог. Если обобщать, получается, что человек в виде некоторой внутренней эмиграции (сколь угодно им самим приветствовавшейся) уходит в детскую литературу — но и тут ему долго-предолго чинят препоны самого нелепого и обескураживающего свойства. Впечатление от бесчисленных детских писем жанра "Дорогой дедушка Корней Иванович" несколько смазывается дневниковой цитатой из 40-х годов: писатель возвращается в разграбленный переделкинский дом, растерянно окликает сидящих неподалеку детей — но те бегут врассыпную, и выясняется, что они жгут книги Чуковского. Эпизод, разумеется, но таких немало, и настроение задают скорее они, а не скромно висящая мантия почетного доктора. Конечно, 125-летие, может быть, не настолько глобальный юбилей, чтобы отмечать его с не просто торжественной, но и доскональной обстоятельностью. Но все-таки несколько жаль, что перед трагически-трогательным эмоциональным посылом нынешней выставки блекнет ее содержательность.